Нас там нет - Лариса Бау

Лариса — это я.

Лилька разложила лоскутки — навалом у ней, красный вон, шелковый, мягкий, скользит… скучать буду по нему, как бы забрать, тихо-незаметно… украсть то есть… да верну я потом, верну!

Самым поразительным местом в квартире был туалет — большой, прохладный. Толстая, еще не ржавая труба тянулась с полу до потолка, урча, проносила в ад загадочные… Ну не знаю, как сказать. Были они тогда загадочными, ну что вы хотите от маленького ребенка?

Туалет был заботливо охомячен: бабушка повесила на дверь календарь с розами, поставила по татарскому обычаю кувшин с водой (зачем-зачем, ну не пить же?). И начала вышивать мешок, или как она называла его, «сашé» для, простите, подтирок.

В те времена в этой отдельно взятой стране туалетную бумагу еще не изобрели. Поэтому дедушка, аккуратист и педант, разделывал газетку старинным серебряным ножом для разрезания книг. Складывал ее, пилил осторожно, священнодействовал, сердился, если торопили. Потом все складывалось в саше, старательно вышитое цветами и птицами. (Бабушка была настоящая барышня в детстве, наученная вышивать, играть на фортепьянах, петь, пользоваться кружевным платочком вовремя и незаметно.)

Эти ровно нарезанные бумажки были мои любимые игрушки. Кораблики, домики, трубочки, кисточки — все можно было сложить и скрутить. Дедушка удивлялся странному расходу бумаги, но находил неприличным спрашивать.

В те времена слова «коммунизм», «целина», «вперед», «партия» и прочие говорились громко и отовсюду. А слова «лагерь», «вышка», «без права переписки» только начали входить в обиход. Они так же быстро вышли из обихода, но дело было сделано: квартиру мы получили. А это куда важнее, утешалась бабушка.

Меня в то время учили читать под угрозой страшной порки. Старики сами отбили всю охоту, читая вслух хорошие книжки. Кто ж потом захочет сам эту муру читать: «Мама мыла раму»?

Как-то мне пришла в голову мысль читать заголовки в газетах, а от нарезанной газеты можно получить дополнительное удовольствие — составлять правильно куски. Какие слова неслись из туалета!

«Вперед, к победе коммунизма!»

«Дадим Родине высокий урожай хлопчатника!»

— Слава богу, уже не те времена, не посадят ведь ребенка за то, что в туалете читает политическое, — успокаивала бабушку жена дедушкиного бывшего сокамерника.

— Даже хорошо, вырастет политически грамотная девочка, — утешал сам сокамерник.

— Придет время, отличит Гоголя от Гегеля… — смеялся дедушка.

Ну вы знаете, как там дальше, в этом анекдоте.

Как-то раз я обнаружила, что дома валяется Гегель.

На самой нижней полке этажерки, замызганный серой мокрой тряпкой от небрежного мытья полов.

Истрепанная пожелтевшая книжка с дореволюционным правописанием, твердыми знаками в конце слов и неприличной буквой «ять».

Дедушка удивился: откуда она взялась? Неужели я ее за собой таскал? Со студенческих лет не открывал.

Ну я снесла ее себе в кучку, предвкушая дождливый вечерок. Эх, начитаюсь.

— Ну читай, читай, — посмеялся дедушка. — Абсолютный дух — как раз для тебя.

Что он имел в виду? Детское твердое убеждение в существовании волшебниц и принцесс? Обладала ли абсолютным духом соседка Миллерша, про которую бабушка говорила «глубокорелигиозная высокодуховная женщина»? Или другой сосед, про которого она же говорила: не слушай его, он абсолютный дурак!

Меня воспитывали в строгости и последовательности серьезных действий: книжку надо читать с предисловия.

Предисловие было на редкость скучное и незнакомое, никаких намеков на то, что коммунистическая партия одобряет и рекомендует этого несомненного пламенного революционера мысли всему советскому народу. То есть приятной вдохновляющей пользы не ожидайте. Беллетристика, как опытные читальщики сказали бы.

Тогда я уже осознавала, что, раз уж я родилась в мир людей человеком, мне придется среди них жить, и понимать их миропорядок и как-то даже участвовать в нем. У меня было большое подозрение, что порядок этот жесток, сложен, невнятен душе. Хотелось сформулировать их законы, для этого Гегель, казалось, очень даже подходил. Из предисловия было ясно, что человеком он был мрачным и недовольным, держался в стороне, не женился даже, что его унесла холера, да и без холеры он жил, как я, — в подозрении и одинокой печали.

Я надеялась, что он внятно объяснит все, что надо: дедушка сказал, что книжка для меня. И надо же как-то занять себя, когда со мной не хотят играть.

Запаслась семечками, включила свое ослиное упрямство и углубилась в книжку.

Очень бы хотелось сейчас, когда я это все пишу, привести цитаты, освежить память. Но нет у меня больше этой книжки. Может, ее наш попугай склевал? Был у меня такой подлец, царство ему небесное, улетит под потолок, где нечитаемое хранилось, хрумкает там, только шелуха летит. Столько книг объел, может, и Гегеля своротил, а может, потом, миграции-эмиграции… истлел где…

Сейчас у меня дома Гегелей нету, у сына есть, но уже на английском, долбать-переводить неохота. Спасение ленивцев — Интернет, там и почерпну.

«Философия хочет распознать содержание, реальность божественной идеи и оправдать порицаемую реальность». Вот оно, порицаемая реальность: то руки мыть, то конфет не дадут больше. И я хочу распознать содержание, я уже тогда на своей шкуре испытала, что божественная или какая-нибудь вообще хорошая идея и реальность несовместимы до степени абсолютного духа.

«…мировой дух должен освободить себя от всякого чужеродного существа, понять себя как абсолютный дух, создать все настоящее из себя самого и сохранять его же в своей власти в полнейшей неподвижности». Вот оно, как надо жить каждый день, в борьбе, добиваться своего. Насчет неподвижности он, конечно, перебрал, скучно будет. Я воевала с бабушкой: не хочет мой дух ни зубы чистить, ни лицо с мылом мыть! И в страшную горячую баню в пятницу не пойдет! И рыбий жир не сглотнет!

Бабушка гремела: «Отнять у нее эту книжку, и так мозги набекрень, никто во дворе играть с ней не хочет!»

В студенческие годы я снова столкнулась с Гегелем. Тогда он был уже законченный поганец и недоумок. Если бы Энгельс не спер его идеи, не упростил бы их до вульгарности, фиг бы его вообще упоминали коммунизменные учителя.

В общем, зануда, оживляемый анекдотом «Гоголя от Гегеля».

Не так давно, гуляя по пляжу в далекой от гегельянства стране, я услышала, как хозяин звал собаку: «Хегел, хегел, ко мне…» Ну Гегель, вечно живой!

Публичные массовые искусства и мероприятия вызывали у меня страх, тоску и недоумение. Они требовали от разума снисхождения в смысле логики поступков.