ФБ - Ольга Сергеевна Козэль

у окошка и молча рыдать… Она

тебе еще покажет и любовь, и небо в алмазах – тут к гадалке не ходи. – Багира со злостью пнула

пустую консервную банку, попавшую под ноги.

Но Багира все-таки преувеличивала. Потом мы узнали, что Зоя, найдя мое письмо, действительно

рыдала в учительской. Учителя даже думали, не вызвать ли ей «скорую помощь».

. . .

– Багира… а что, если я прыгну в полынью? А потом скажем, что я как бы топилась, а ты меня как

бы спасла?

Мы подошли к заснеженному по колено пруду. Начерпали полные сапоги снега, но не обратили

на это внимания – ноги-то уже часа три как были мокрыми. Вот она, полынья. Черная-пречерная

вода ходит кругами – рыба что ли плеснулась? Лед вокруг тонкий и весь какой-то кружевной – у

моей сестренки такой воротничок на школьном платье. Мы подошли и уставились в воду. Там

глубоко – это понятно. Я начну цепляться за лед – он будет ломаться. Багира не сможет меня

спасти – она куда легче – скорей, это я утяну ее за собой в воду. Тонуть, наверное, не больно,

просто дышать нельзя – и все. Я попробовала задержать дыхание, чтобы представить, каково это –

быть утопленником – и, в конце концов, почувствовала дикую, просто нечеловеческую, боль.

Значит, больно. И потом Багира… за что ей умирать? Ей-то до лампочки прекрасная, загадочная

химичка, вздыхает она, как и положено нормальному человеку, по блондину и двоечнику Димке

из параллельного класса. Не знаю, о чем думала Багира – я просто чувствовала, как крепко она

вцепилась в мой рукав.

– Акела… смотри! Кажется, поздно…

Я повернула голову и обомлела. Совсем рядом, в десяти шагах от нас, стояла химичка Зоя. Но не

одна. Много-много народу стояло. Ребят, взрослых. Петровна стояла – по правую руку от Зои.

Толстая завуч Елена Донатовна в своем пальто из убитых кошек. Зоя засунула руки в карманы и

медленно, точно прогуливаясь по бульвару, подошла ко мне почти вплотную. Откинула со лба

черную прядь.

– Ну здравствуй, Оля! С горки катаешься? – она неотрывно и очень серьезно смотрела мне в глаза.

Тени длиннющих ресниц падали на ее желтоватые щеки. Я подумала, что она хочет меня ударить.

Красивая… какая красивая!

– А в чем, собственно, дело? – Багира встала перед Зоей, отодвинув меня, и наивно попыталась

спасти ситуацию. – Ну катались – и что? Прогуляли – да. Мы… это… болеем… обе.

Впрочем, последние Багиркины слова вряд ли кто-нибудь расслышал, кроме меня – да и я-то

скорей догадалась, чем расслышала. Зоя не ударила меня. И не сказала больше ни слова. Круто

повернулась на каблучках и пошла впереди толпы – маленькая, легкая, точно уравнение в первом

классе. Не оглянулась ни разу.

. . .

Дальше было неинтересно. Дальше Донатовна взяла нас за рукава курток и, словно упирающихся

детсадовцев, потащила в школу. Она уверенно шла по тропинке, а мы по бокам – то и дело

проваливаясь в снег. Донатовна что-то укоризненно втолковывала нам с Багирой, сзади гудела и

напирала толпа, но я ничего не видела и не слышала. Смотрела себе под ноги. Потом мы с

Багирой сидели в учительской, и математичка Петровна гладила меня по голове и шептала: « Все

обойдется, дурочка… Скоро все всё забудут, вот увидишь!» Пришла тетя Галя, мама Багиры, хотела

забрать нас обеих, но меня не отпустили с ней. Багира заявила, что тогда тоже никуда не пойдет –

и мы опять сидели в учительской – уже вместе с тетей Галей. Наконец, приехала моя мама и,

отвесив пару подзатыльников, забрала меня домой. Вечером она рассказала мне, что тоже в

моем возрасте была влюблена в женщину, с которой познакомилась в больнице. Та женщина, из

больницы, была сильно старше и неизлечимо больна – рак, наверное. Мама навещала ее,

приносила цветы. А однажды пришла с цветами, а ей сказали, что… (в этом месте мама запнулась,

я это хорошо помню), что цветы больше не нужны, одним словом. Мама не спросила, где

похоронили умершую. Шла домой, помахивая никому не нужным букетом. А потом, кажется,

начался дождь.

Багира оказалась права только в одном – историю с письмом действительно тотчас узнала

вся школа. Теперь я общалась только с Багирой и с Петровной. Потом, спустя где-то месяц, нас с

Багирой сильно избили. Начали цепляться к Багире, а я подошла и врезала половой тряпкой по

лицу самой отчаянной заводиле. Били так, что места живого не осталось. Спасла нас, как ни

странно, Танька Полянская – здоровая мужиковатая и уже судимая девятиклассница, которой

отчаянно боялся весь район. Подошла, разогнала всех ленивыми пинками, подняла нас с Багирой

со снегу: «И вы тоже валите отсюда!»

Потом я, случайно проходя мимо учительской, услышала какой-то бурный спор – и

волшебный, хриплый голос Зои посреди него. Остановилась, блаженно закрыла глаза.

– Вы, Зоя Александровна, ведете себя просто безобразно, – это говорила математичка Петровна.

– Дети есть дети, с ними всякое бывает. Но натравливать своих учеников на двух девчонок –

просто низость… да-да, низость, давайте уж называть вещи своими именами!

Вконец оглушенная, я отошла от двери. Значит, о драке знали эти, в учительской. Странно, ведь

мы с Багирой вроде бы не трепались никому. Какое-то время думали отловить обидчиков

поодиночке и вздуть хорошенько, но потом отказались от этой затеи: уж кого-кого, а нас с

Багирой точно постарались бы отправить в зону – и на подольше… Так, чтоб ни слуху, ни духу, ни

кровинки с лица, ни предсмертного письмеца. Я ничего не сказала Багире о том, что услышала в

учительской. Она ведь и без того отчаянно ненавидела Зою с того раза. Называла ее почему-то

«Маргарита-в-отставке».

. . .

Школу мы благополучно окончили и получили свои аттестаты. Петровна, как и обещала,

великодушно «нарисовала» нам с Багирой по «четверке». По нашей Петровне мы скучали крепко,

поначалу то и дело заявлялись к ней в школу. С цветами, конечно. Я вскоре начала притаскивать

газеты и журналы с опубликованными стихами. Петровнушка радовалась и гордилась нами. В

первый раз, когда мы пришли к ней, она спросила, подмигнув мне: «Хочешь увидеть Зою

Александровну? Она будет рада…» Багира напряглась и посуровела лицом. Я сказала:

– Нет! В другой раз как-нибудь…

Петровна засмеялась:

– Стесняешься? Хочешь, вместе зайдем к ней? Покажем ей твои стихи в журнале…

Я отрицательно помотала головой. Я не стеснялась. Я и вправду не хотела больше видеть ту, из-за

которой так недавно собиралась умереть.