Когда тело говорит НЕТ - Габор Матэ

и она кочевала из одной приемной семьи в другую. Она вспоминала, как в возрасте семи лет сидела, съежившись, на чердаке и укачивала на руках младших сестер, пока внизу кричали и ссорились ее пьяные приемные родители. «Мне все время было очень страшно, — сказала она, — но, поскольку мне уже было семь, я должна была защищать своих сестер. Меня же никто не защищал». Она никогда раньше не говорила об этих травмах, даже своему мужу, с которым прожила вместе двадцать лет. Она научилась не показывать свои чувства — никогда и никому, даже самой себе. Выражение эмоций, уязвимость, вопросы подвергли бы ее в детстве большому риску. Ее безопасность зависела от способности учитывать чувства других людей — но не свои. Она жила в ловушке той роли, которую вынуждена была играть ребенком, не осознавая, что у нее самой есть право на то, чтобы о ней заботились, чтобы ее слушали и считали достойной внимания.

Мэри описывала себя как человека, который не умеет говорить «нет» и, не задумываясь, взваливает на себя ответственность за других. Даже когда ее болезнь усугубилась, больше всего Мэри переживала за своего мужа и своих почти уже взрослых детей. Была ли склеродермия способом ее тела отказаться от груза ответственности за всех и вся?

Возможно, ее тело делало то, чего не допускало сознание: отвергало безжалостное требование, которое сначала предъявляли ей в детстве и которое теперь, будучи взрослой, она предъявляла себе сама, — ставить других выше себя. Я высказал это предположение, разбирая случай Мэри в своей первой статье, которую написал в качестве автора медицинской колонки для газеты «Глоуб энд мейл» в 1993 году. «Если мы не смогли научиться говорить „нет“, — писал я, — в итоге наше тело может сделать это за нас». Я привел цитаты из медицинской литературы, в которой обсуждалось негативное влияние стресса на иммунную систему.

Для некоторых врачей идея о том, что способ человека справляться с эмоциями может быть одним из факторов развития склеродермии или других хронических заболеваний, является возмутительной. Врач-ревматолог одной из крупнейших канадских больниц отправила гневное письмо в редакцию, осуждающее газету и меня за публикацию этой статьи. Она обвинила меня в неопытности и в том, что я не потрудился изучить проблему.

Меня не удивило то, что врач-специалист отрицает любую связь между телом и сознанием. Дуализм — расщепление надвое того, что является единым целым, — характеризует все наши представления о здоровье и болезни. Мы пытаемся понять тело отдельно от сознания. Мы стремимся описывать людей — здоровых или больных — так, будто они функционируют в изоляции от внешней среды, в которой они вырастают, живут, работают, играют, любят и умирают. В этом заключается скрытое предубеждение ортодоксальной медицины; большинство врачей усваивает его в ходе учебы и затем руководствуется им в своей работе.

В отличие от многих других наук, медицине еще предстоит усвоить важный вывод из теории относительности Эйнштейна — о том, что позиция наблюдателя влияет на наблюдаемый феномен и на результаты наблюдения. Как отметил Ганс Селье, исследователь-первопроходец в области стресса, непроверенные предположения ученого одновременно определяют и ограничивают то, что он впоследствии обнаружит. «Большинство людей не вполне понимают, до какой степени дух научного исследования и полученные в ходе него результаты зависят от личных убеждений исследователей, — написал он в своей книге «Стресс жизни». — В век, так сильно полагающийся на науку и ученых, этот фундаментальный вопрос заслуживает особого внимания». В этом честном и самообличающем заявлении Селье, сам будучи врачом, выразил истину, которую даже сейчас, четверть века спустя, не многие понимают.

Чем уже становится специализация врачей, тем больше они знают об определенной части тела или определенном органе и тем меньше понимают человека, которому эта часть тела или орган принадлежат. Люди, с которыми я беседовал при подготовке этой книги, почти в один голос сообщили, что ни профильные врачи, ни их семейные доктора никогда не интересовались личными, субъективными аспектами их жизни. В большинстве случаев общения с медицинскими работниками они даже чувствовали, что такого рода диалог не поощряется. Беседуя с коллегами — профильными специалистами — о тех же самых пациентах, я обнаружил, что даже спустя многие годы лечения врач мог пребывать почти в полном неведении, ничего не зная о жизненных обстоятельствах пациента, не относящихся непосредственно к болезни.

В этой книге я собираюсь написать о том, как влияет на здоровье стресс, в особенности скрытый стресс, который у всех нас вырабатывается в результате раннего программирования — паттернов настолько глубоких и неуловимых, что мы воспринимаем их как часть своего «я». Хотя я привожу столько имеющихся научных данных, сколько кажется мне уместным для книги, адресованной неподготовленному читателю, главное в ней — по крайней мере, для меня — истории конкретных людей, о которых я рассказываю читателю. Вероятно, эти истории будут наименее убедительны для тех, кто считает такие доказательства «ненаучными». Только человек, отрицающий научный прогресс, стал бы оспаривать те огромные преимущества, которые человечество накопило благодаря скрупулезному следованию научным методикам. Но не всю важную информацию можно получить в лаборатории или подтвердить с помощью статистического анализа. Не все аспекты болезни можно свести к фактам, проверенным двойными исследованиями и использованием научных методик. «Медицина говорит нам об осмысленном содействии исцелению, страдании и смерти ровно столько же, сколько химический анализ говорит об эстетической ценности керамики», — написал Иван Иллич в своей книге «Границы медицины. Медицинская Немезида». Исключая из общепринятой системы знаний опыт, накопленный человечеством в прошлых веках, мы сильно ограничиваем свои возможности.

Мы нечто утратили. В 1892 году канадец Уильям Ослер, один из величайших врачей всех времен, предположил, что ревматоидный артрит — заболевание, связанное со склеродермией, — может быть обусловлен стрессом. Современная ревматология всячески игнорирует эту идею, несмотря на подтверждающие ее научные данные, накопленные в течение 110 лет после первой публикации Ослера. Вот куда узкий научный подход привел практическую медицину. Возводя современную науку в ранг главного арбитра наших страданий, мы слишком рьяно отвергли идеи предшествующих веков.

Как отметил американский психолог Росс Бак, до появления современных медицинских технологий и научной фармакологии врачи традиционно полагались на эффекты плацебо. Они должны были вселять в каждого пациента уверенность в его внутренних способностях к исцелению. Чтобы добиться эффекта, доктор обязан был выслушивать пациента, развивать с ним отношения, а также доверять своим интуитивным догадкам. Похоже, врачи утратили эти навыки с тех пор, как мы стали почти исключительно полагаться на «объективные» способы исследования, технические методы диагностики и «научные» лекарства.

Таким образом, обвинения ревматолога не стали для меня неожиданностью.