Кофемолка - Михаил Идов

Мы с Ниной редко принимали гостей. Наши круги общения напоминали олимпийские кольца: их было пять и они едва касались друг друга. В друзьях у меня ходили такие же, как я, аспиранты-неудачники, такие же журналисты на одну шестнадцатую ставки и Вик. Вокруг Нины крутилась ужасная смесь из обожателей-юристов, с которыми она общалась из профессионального noblesse oblige, и концептуальных художников, с которыми она сдружилась за счет своих неуверенных попыток коллекционирования и к чьим рядам втайне мечтала примкнуть. Запустить всех этих людей в одну трехкомнатную квартиру представлялось задачей сродни детской русской головоломке про лодочника, перевозящего с берега на берег волка, козу и капусту. (Ответ: коза, вернуться порожним, волк, вернуться с козой, капуста, вернуться порожним, коза.) Не успеешь оглянуться, как аспиранты стебут юристов, которые свысока фыркают на журналистов, которые завидуют концептуалистам, которые жалеют Вика. Все жалели Вика, тридцатидвухлетнего музыканта без определенных перспектив и, к возрастающему неудобству обеих сторон, моего лучшего друга со школьных времен.

В течение двух лет совместной жизни и года брака мы с Ниной успешно избегали необходимости скрещивать наши свиты; особенно с этим помог отказ от свадьбы. Сегодняшний ужин планировался как контрольный эксперимент, буря в чашке Петри. Шесть гостей, по трое с каждой стороны, без спутников. Вик был, увы, неизбежен. Также неизбежна была подруга Нины Лидия, новая звезда в какой-то темной для меня области, требовавшая, чтобы ее называли «перформалисткой» (в тот момент она работала над серией роскошно освещенных студийных портретов, снятых после того, как она собственноручно напоила моделей флунитразепамом). Нина пригласила юриста по имени Байрон, о котором я знал лишь то, что в студенческие годы он безуспешно за ней ухаживал. Я парировал Алексом Блюдем, редактором журнала «Киркус ревьюз» — оптового скупщика моих анонимок[1]и единственного источника моего непредсказуемого ежемесячного дохода. Нина покрыла мою карту, пригласив Фредерика Фукса, вильямсбургского галерейщика, который, по ее мнению, должен был найти общий язык с Лидией. Я вытащил козырь — бывшую олимпийскую чемпионку по фигурному катанию Оксану Баюл, с которой никто из нас не был знаком, но чье присутствие, мне казалось, привнесет необходимый дестабилизирующий элемент в намечающуюся диалектику. Координаты Баюл попали мне в руки, когда та искала уцененного гострайтера для своих мемуаров. Литератор-неудачник Бен Морс скинул мне этот проект, ознакомившись с основными вехами биографии Баюл. «Уважаемый Марк, — гласила прилагаемая записка, — я для этого недостаточно русский».

Нина заглянула в глазок, прошептала: «Блюц» — и открыла дверь. Вкатился босс Блюц с коробкой зефира в шоколаде и со своим молодым человеком, черт возьми, высоченным блондином, который тут же представился Оливером. Алекс был интересным существом. Он был евреем и голубым — комбинация сама по себе отнюдь не примечательная, но Блюц возводил обе характеристики в такой абсолют, что каждой хватило бы на определяющую черту. Вместе же они составляли такой частокол маньеризмов, что за ним не было видно человека. После трех лет наблюдения за Блюцем на работе и на досуге я все еще не мог с уверенностью сказать, добр ли он, несчастен ли, умен, раздражителен. Он целиком состоял из прибауток. Что, разумеется, делало его идеальным гостем.

— Физкультпривет, — пропел Алекс и скакнул через порог поцеловать руку Нине. В свои двадцать девять лет он, скорее всего, был последним представителем нашего поколения, говорящим «физкультпривет». Его спутник, отставая на шаг, стал скромно расстегивать многочисленные пряжки своей нейлоновой лыжной куртки. Оливер занимал всю прихожую. Его рукава свистели по обоям.

— Хотите узнать потрясающий факт про Оливера? — спросил Блюц.

— Он питается воздухом? — с надеждой спросил я. — Мы готовили на восьмерых.

— Ой, да ладно тебе. Скорее, пошли, пошли, пошли. — Блюц ухватил меня и Нину за рукава и потянул нас на кухню. Добравшись дотуда, он, впрочем, временно забыл предмет разговора.

— О, — сказал он, оглядывая кулинарный хаос и принюхиваясь. — Кулинария высокого класса.

Был ноябрь, и мы соорудили довольно тяжелое меню: салат из яблок пепин и фенхеля, банья кауда и тушеный бычий хвост с картофельно-чесночным гратеном. Нос привел Блюца к самой большой кастрюле. Блюц приподнял запотевшую крышку и застыл на минуту, задумчиво созерцая бурлящий в темных соусных недрах бычий хвост.

— Ты хотел рассказать нам что-то про Оливера, — напомнила Нина.

— Ах да, — встрепенулся Алекс, опустив крышку и перейдя на оглушительный театральный шепот. — Вы знаете, где он работает?

— Судя по твоему тону, ЦРУ или МИ-6.

— Ха-ха. Он ресторанный критик.

— И куда же он пишет? — спросила Нина механическим голосом судебного следователя.

— В Мишленовский справочник, — пробормотал Блюц, почувствовав опасность. — В нью-йоркское издание, разумеется. В этом году его как раз запускают. Да вы что, ребята, я бы в жизни не стал встречаться с французом. Сволочи они и антисемиты.

С его стороны это была доблестная попытка сменить тему, но она пришла слишком поздно. Услышав слова «Мишленовский справочник», Нина молча взялась за блюдо с гратеном и деловито вытрясла его в мусорное ведро. Я поймал ее за запястья, когда она уже тянулась к бычьему хвосту.

— Все, заказываем пиццу, — сказала Нина. В эту же секунду снова раздался звонок в дверь, придав жизни развеселый ритм телевизионной рекламы.[2]Я зыркнул на Алекса, замершего в дверях кухни.

— Я впущу, — пролепетал он и убежал.

— Погоди, — тихо обратился я к Нине. — Не волнуйся. Во-первых, еда потрясающая. Я лично нырну в мусорку за порцией гратена, как только все отвернутся. Во-вторых, критики не берут работу домой. Я же не стану читать, скажем, каракули твоей тети в поздравительной открытке с тем же пристрастием, что нового Франзена.

— А я стану, — сказала Нина. — Иначе это оскорбительно по отношению к моей тете. И к моей стряпне. Не говоря уже о том, что большое заблуждение сравнивать ресторанных критиков с литературными. Ресторанные критики одержимы властью, потому что знают, что они последние, к чьему мнению прислушиваются.

— Приятно слышать.

Нина посмотрела на меня исподлобья и зашипела, как кошка, сморщив нос. Одновременно с этим из прихожей донесся одинокий аплодисмент, жидкие каскады блюцевской речи и грудной смех в славянской тональности. Вечер начался.

Кризис Нининой самооценки должен был закончиться с подачей первого блюда. Ее так бурно хвалили, что я даже начал слегка ревновать. В конце концов, банья кауда (дословно — «горячая ванна») появилась в меню в результате нашей совместной и давней игры «Удиви повара»: один из нас приносил в дом максимально неудобоваримый ингредиент, другой придумывал ему разумное применение. На этой неделе была Нинина очередь, и я приволок огромную брюкву. Нина не моргнув глазом нарезала ее и подала сырой на берегу темного пруда из оливкового масла и перемолотых анчоусов.