Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов

Читая эти тексты, еще острее ощущаешь горечь от отсутствия среди нас Василия Аксенова. Он, безусловно, оставался бы нравственным примером и нравственным авторитетом для своих читателей в нашей полной драматизма нынешней общественной ситуации…

Таким образом, творческое наследие Василия Аксенова представлено в книге достаточно полно. Впервые в пределах одного тома знаменитый писатель предстает перед читателем в самых различных ипостасях: как прозаик, как литературный критик, эссеист и мемуарист, как публицист и даже как поэт.

Все тексты сопровождаются в необходимых случаях краткими примечаниями составителя, в комментировании записных книжек 1962–1965 годов кроме составителя участвовал также старейший и вернейший друг писателя Анатолий Гладилин.

Хочется верить, что книга вызовет живейший интерес у почитателей творчества Василия Аксенова.

Виктор Есипов

Наша гордость – загородное кафе «Березка». Любой непредубежденный к нашему городу автомобилист, подъезжая, может увидеть «Березку» на двадцать втором километре и полюбоваться ею. Кафе стеклянное, с большой открытой верандой. В углу веранды – огромный пузатый самовар, возле которого хлопочет тетя Шура. Самовар этот сразу одергивает иногороднего путешественника, дает ему понять, что он приближается не к какому-нибудь заурядному областному центру, а к городу не совсем обычному, городу с фантазией, с традицией, с тайной.

В двадцати метрах от «Березки» есть еще бар – времянка под названием «Буфет». Снобы и оригиналы, которых в нашем городе немало, могут коротать время не в элегантной «Березке», а в грязноватом уютном «Буфете».

Имеется здесь еще продовольственный магазинчик, куда из «Березки» и из «Буфета» иногда бегают предприимчивые люди, навес на автобусной остановке, пункт проката велосипедов, лыж, финских санок, купальных трусов, зубной пасты; кроме того, неподалеку находится пост ГАИ.

Только что прошел короткий, но сильный дождь. Асфальт дымился. На остановке сидели два подполковника в отставке. Оба подполковника по дороге к остановке попали под дождь, и их длинные, до пят, плащ-палатки стали темными.

Подполковники сумрачно, но увлеченно беседовали друг с другом, просунув в прорези плащ-палаток пальцы и сцепив их на коленях. Они были похожи на французских кюре.

Повторяем, асфальт дымился. Сквозь сосны сверкало, слепя глаза, озеро под названием Лебяжье. Читатель, которому адресован этот немудрящий рассказ, сразу же поймет, насколько вкуснее «Лебяжье озеро», чем «Лебединое озеро» и одноименный балет…

Подъехало такси. В пассажирском салоне произошла короткая, но не совсем приличная возня с расплатой. Шофер, однако, остался доволен и даже буркнул что-то вроде «счастливо вам».

Из машины вышли трое мужчин. Старшему было на вид шестьдесят семь лет, среднему – тридцать четыре, младшему – шесть с половиной.

Мы потоптались немного возле остановки. Отец, кажется, поздоровался с одним из подполковников. Сын с громким криком «море, море!» бросился через шоссе к Лебяжьему. Я обнял отца за плечи, и мы пошли вслед за Китом.

Перейдя шоссе, я оглянулся на подполковников. Они молча смотрели нам вслед.

– Они, должно быть, из соседских приходов, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду? – спросил отец.

– Разве ты не заметил, что они похожи на французских кюре? – спросил я. – Я видел таких в департаменте Луара.

– Брось, – сказал отец. – Это уж ты слишком.

– Дедуля! – закричал сын. – Как называется это море?

– Это не море, Ваня, а озеро, – сказал дед. – Оно называется Лебяжье. Старожилы утверждают, – обратился он уже ко мне, – что в этом озере целебная вода. Верно ли это, не знаю, но мой ишиас здесь в прошлом году как рукой сняло. Море, Ванюша, – повернулся он снова к Киту, – значительно больше. Море необъятно.

– Нет, это море, – тихо сказал Кит, щурясь от блеска. Он вытянулся, приподнялся на носки, ноздри его трепетали. Он делал стойку, как хороший гончий пес. Он вдыхал лесные дурманные запахи, и я знал, глядя на него, что он запомнит эти запахи на всю жизнь, как я запомнил в свое время запахи Лебяжьего, запахи детства.

– Ура! – завопил он вдруг не своим голосом и ринулся в прибрежные заросли.

– Где будем купаться, папа? – спросил я отца.

– Пойдем дальше, – ответил он. – Вон за тем мыском есть песчаная полоса. Там кажется, что на сто километров вокруг ни души.

– Да, я помню – сказал я.

– Ты разве бывал здесь? – спросил отец.

– Я здесь провел лето в пионерлагере Льнокомбината, – сказал я. – Мне тогда было четырнадцать… нет, тринадцать лет.

– Ну, я же этого не знал, – сказал отец.

– Конечно, – сказал я и посмотрел на него сбоку.

Смущение мелькнуло по его лицу, словно он был сам виноват в том, что не знал подробностей детства и юности этого матерого то ли битника, то ли черт знает кого, тертого, битого, не очень понятного мужчины с блуждающей улыбкой, его сына.

Мы пошли под соснами по хвойному насту. За можжевельником и елками мелькала полосатая фуфайка Кита.

Сперва сквозь березы просвечивали голубые постройки пионерлагеря, в небе полоскался выцветший флаг, прогудел горн, и я увидел наше футбольное поле. Оно совсем не изменилось за эти долгие годы, только выбоина на вратарской площадке стала глубже.

Именно в этой выбоине в конце матча с командой «Голубого озера» я споткнулся, разбил себе локоть, а набежавший Конь ударил мне бутсой прямо в рот, и я, вскочив, в крови и в поту, позабыв все от боли, унижения и усталости, вбил мяч в правый дальний угол своих ворот, и, когда зрители, среди которых была Лида, ахнули, а потом разразились хохотом, я остановился, схватившись за голову, и мне показалось, что душа отошла от меня; я вдруг увидел дикий незнакомый мир, в котором не мог назвать ни одного предмета…

Отец продолжал прерванный разговор:

– …понимаешь ли, помимо идеологических разногласий неизбежен еще и чисто государственный конфликт между этими двумя силами. Как ты считаешь? – Он крепко взял меня за плечо и заглянул в глаза.

Из леса выскочил с шальными глазами Кит. Он метнул в нас копье, побежал в атаку, крутя над головой томагавк, схватил меня за правую руку.

– Папа, там возле моря ходит олень! Это Великий Олень! Идем на спор? Он меня ждет!

Я улыбнулся, вспомнив Лиду, нашу пионервожатую, и таинственные сумерки перед вечерней линейкой.

Лида была то ли пловчихой, то ли гребуньей. У нее была мускулистая плотная талия и большая грудь, обычно обтянутая желтой майкой. В клубе во время фильма «Небесный тихоход», в давке, в дверях, Лиду прибило ко мне, и ее груди торчком вонзились мне в лопатки. Я вздрогнул, словно обожженный. Она пробралась вперед и, обернувшись, внимательно на меня посмотрела. И чуть усмехнулась. Свет этой далекой усмешки.