Убийство по-французски - Мартин О'Брайен

В глаза неожиданно ударил солнечный свет. Он всплыл лицом в сторону озера, потом развернулся к берегу и повлек ее за собой...

И там, метрах в тридцати от себя, увидел стоящих...

Четверых. На берегу. Не троих. Четверых. Свою жену, Неда, Мэнди... и Джули, их младшую. Все махали ему. Никому из них не было видно, что у него в руках.

— Она была в лесу, — услышал он разнесшийся над водой крик жены. — С ней все в порядке, она здесь... Она играла в лесу.

И только в этот момент мужчина понял, что тело в его руках, тело, которое он выудил в глубинах озера Калад, не его дочь.

Марсель, понедельник

Даниель Жако сложил ладони лодочкой и плеснул водой себе на лицо. Оперся руками на края раковины и посмотрелся в зеркало. Длинные пряди черных волос прилипли к щекам, с подбородка капает вода...

«Мне нужна круглая резинка», — рассеянно подумал он, словно не о чем больше было думать утром первого понедельника мая.

Круглая резинка. Круглая резинка... Где-то он видел одну, точно. Ту, которой пользовался накануне. Но куда он ее положил? Даниель оглядел ванную комнату, маленькое помещеньице со скошенным потолком, примостившееся под скатом крыши, так что надо наклонять голову. Единственное окно выходило на черепичные крыши, крашеные стены ярко освещались далеким отблеском мерцающей поверхности моря в Старом порту.

Ничего. Он не находил ее нигде.

Жако утер лицо вчерашней тенниской и забросил ее в плетеную корзину под раковиной. Круглая резинка, круглая резинка... Иногда, в крайнем случае, он пользовался ниткой. Но это хуже круглой резинки. Она ему нужна, и Жако вернулся в спальню, чтобы поискать.

Комната утопала в солнечном свете, звуки утренней улицы доносились с рю Кэссери, напоминая жаркое бормотание. Вдруг в одно мгновение поиски круглой резинки были забыты. Что-то было не так, что-то не на месте. Он попытался понять, что в комнате переменилось. И вдруг понял. Не заметил прошлой ночью. Она забрала занавески — большой кусок муслина, который покрасила в синий цвет и повесила над ламбрекенами так, чтобы материя спадала складками на голый деревянный пол. Занавески. Она забрала занавески.

Жако надел на себя то, в чем был вчера, за исключением тенниски, которую использовал как полотенце. Он еще немного поискал, чем бы подвязать волосы. И в ванной ничего.

На кухне он открывал выдвижные ящики, перебирая содержимое, передвигал банки на полках, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь подходящего. Безрезультатно.

Потом рядом с кухонной дверью, под своей служебной «береттой» и кобурой, он увидел корреспонденцию — пачку рекламных проспектов, счета, открытку от Шома, приятеля Бонн, проводящего отпуск на Таити, — которую он внес в квартиру прошлой ночью. Все это было перевязано толстой круглой резинкой. Он снял ее, собрал волосы в хвост. Потом пристегнул к ремню кобуру, надел куртку и запер за собой дверь квартиры.

Перескакивая через ступеньку, проведя пальцами по деревянным перилам, шаркая ботинками по истертому камню, Жако миновал два пролета, отделяющие его от первого этажа, прошел крытым черепицей коридором к двери вдовы Фораке и постучал.

Дверь открылась, когда он еще не успел опустить руку.

— Спасибо, — произнес он, вручая мадам Фораке кастрюлю, которую она оставила у него под дверью прошлой ночью, и тарелку, которой посудина была накрыта.

Старая консьержка приняла и то и другое. Взяв тарелку двумя пальцами и заглянув в кастрюлю, кивнула.

— Кролик, — пояснила она, глядя на Жако накрашенными глазами из-под черного берета, как делала всегда, разговаривая с кем-то. — Тот мужчина из tabac[2]. У его сына небольшой земельный участок где-то за Обанем.

— Было вкусно, — улыбнулся Жако.

Он не покривил душой. Кролик был жирный и мясистый, но уже остывший к тому времени, когда он вернулся домой. Пока обходил опустевшую квартиру, привыкая к ней, жаркое разогревалось на плите.

Он отсутствовал всего лишь одну ночь. Но Бонн ушла. Ничего от нее не осталось. Одежда из гардероба за дверью спальни и комодов под окнами, ее обувь, туалетные принадлежности, кассеты и диски, фотографии, книги и всякие глупые мелочи, которые она купила для их квартиры на втором этаже над мастерской старого сапожника, — она забрала все. Все, на что могла претендовать, и кое-что, на что не могла. Кругом было пусто, словно Бони никогда здесь и не было. Интересно, сколько времени у нее ушло на это, как давно она планировала уход? Должно быть, подыскала себе местечко, не ставя его в известность. Все, что ей было нужно, — это пара чемоданов и квартира, где жить.

— Она уехала в полдень. — Мадам Фораке стала рассказывать Жако все, что ей известно, не спрашивая, хочет он слушать или нет. Она бы сообщила ему еще прошлой ночью, если бы он не пришел так поздно. Мадам Фораке указала на лестницу пустой кастрюлей. — Сначала я увидела мужчин, которые ходили вверх-вниз, таская сумки и всякую всячину. Коробки и тому подобное. Сказали, что она съезжает. Это у них заняло не больше часа. Погрузили все в фургон и уехали...

— Вы ее видели? — тихо спросил Жако. Мадам Фораке покачала головой:

— Она все время была наверху. Оставила ключ здесь на столе, когда я задремала.

— Что ж, спасибо за кролика, — вздохнул Жако. — Было очень любезно с вашей стороны вспомнить обо мне.

— Она что-нибудь оставила?

— Немного. — Жако попытался улыбнуться. — Кое-что. — Он повернулся, чтобы уйти.

Мадам Фораке смотрела, как он идет по коридору. Волосы, подумала она, когда он что-нибудь сделает с волосами? Слишком длинные. И эти ботинки! Острые носы. Он когда-нибудь пожалеет о них.

— Она была нехорошей, Жако! — крикнула мадам Фораке, когда он открыл дверь. — Нехорошей. Вам лучше без нее, поверьте мне.

— Вы всегда говорите мне это, Grand'maman. Быть может, на этот раз вы правы.

С этими словами старший инспектор Даниель Жако окунулся в ослепительное сияние марсельского утра.

Бони. Бонн Мило.

Узкий небесно-голубой жакет и расклешенная юбка с будто подмигивающей складочкой. Серебряные крылышки на лацканах и маленькая авиационная шапочка, пришпиленная к темному локону.

Жако помнил каждую деталь. Рейс номер 427 из аэропорта Шарль де Голль на Джибути с посадкой в Мариньяне, Марсель. «Эр Франс». Воскресная ночь. Последний рейс. Два года выпадает на июль. Самолет битком набит, но она поймала его взгляд, когда давала инструктаж по безопасности, дергая ленты спасательного жилета. Ее глаза словно говорили: «Надеюсь, ты обратил внимание...»

Он удивился, увидев, как она идет по служебному проходу в Мариньяне, где он сошел, еще больше удивился, обнаружив ее стоящей у такси, хотя она намного опередила его. Жако заметил ее из вестибюля, где задержался, чтобы купить сигарет. Пока он стоял у прилавка, мимо нее проехало полдюжины машин, но она все качала головой. Подумал, ждет кого-то. Он вышел наружу. А она и впрямь ждала. Его. Они сели в подошедшую машину.