Мексиканский для начинающих - Александр Дорофеев

Перво-наперво Петя переделал свое имя на местный лад. Но с некоторым отечественным оттенком.

– Зови-ка, брат, меня попросту – Педро, – сказал он, нажимая на последний слог, – Так оно звучней!

Ну Педро, так Педро – действительно, довольно сильно звучит! Еще крепчей, пожалуй, будет Педрюша…

– В наших языках, – говорил Педро, – русском да мексиканском, много общего. Прямо на лету ловлю. К примеру, слово «чекар» – проверять. Явно пошло от нашего «чека»! Или, послушай, – «ме перди»! То есть – я потерялся. Смотри, как звучание передает смысл!

– Точно, – согласился я. – Вспомни млечный путь на небе. Молоко – «лече».

Педро всерьез занялся составлением подручного словарика. Первое слово, которое он вписал туда, то ли из озорства, то ли по кулинарному влечению, было блинчики – «охуелос». Дальше пошло, как по маслу.

Масло – мантекия.

Соль – саль.

Солнце – соль.

Привет – оля.

– Поверь, – вздохнул тут Педро, – Я давно говорил, что жена моя Оля «с приветом». Вот через неделю приедет, – сам увидишь.

«Море – мар, – продолжал он. – Глаз – охо. Спасибо – грасиас. А даром – гратис!»

Это гратис особенно полюбилось Педро, а еще «мучача» – девушка.

– Мучача, мучача, не дашь ли мне гратис? – бубнил он под нос, записывая питейные принадлежности. – Рюмка – копа. Глоток – траго. Еще – мас. Очень хорошо – муй бьен.

Некоторые соответствия приводили Педрюшу в восторг.

– Мало – поко. Плохо – мало. Как точно замечено! Когда мало, всегда плохо! А много не бывает!

Под конец он глубочайшим образом поразился емкостью мексиканского языка, узнав, что «жена» и «наручники» обозначаются одним словом «эспоса».

– Ну, брат, во язык-то! Не в бровь, а в охо. Я свою теперь только так и буду звать – эспоса. Поди, догадайся, чего в голове держу…

Действительно, мудрено было догадаться, чего он держал в голове. Зато на голову Педро постоянно примеривал шляпы. Накупив десятка два, временно успокоился, и каждые полчаса появлялся в новой.

– Еще мне обещали шапочку тореадора с рогами. Но ты погляди, сколько здесь сандалий, – никогда не видал таких фасонистых!

И впрямь, как шляпами, так и сандалиями Канкун был переполнен. От торговых центров, напоминавших то ли бисквитные торты, то ли океанские пароходы, до маленьких пальмовых лоточков на пляже – все было забито шляпами и сандалиями.

– А ты начни коллекционировать, – брякнул я ни с того ни с сего, – уверен, никто еще не додумался. Собирай! Будешь, так сказать, сандалофилистом.

Педро вроде пропустил мимо ушей, а на другое утро говорит:

– Всю ночь снились сандали в шляпах и шляпы в сандалях! К чему бы это? Пожалуй, надо собирать параллельно – и те, и другие.

– «С головы до ног» – поддержал я. – Вот название твоей коллекции. Да ты, Педро, ею мир покоришь.

У Пети, кажется, перехватило дух от широты поставленной задачи. Видно было, что он совсем не против покорения мира.

– Однако чего-то в этой идее не хватает, – сказал я. – Покуда недоработана!

– А, на мой взгляд, все о‘кей, то есть муй бьен, – заупрямился Петя. – С головы до ног! Дальше некуда!

– Кое-что пропущено – нет триединства. То есть третьего члена. Того, что посередке.

Эти слова привели Петю в замешательство. Он как-то напрягся:

– Ну ты, брат, не перебарщивай, не перегибай палку-то. Что за глупость с третьим членом?

– Ты же можешь стать единственным в мире триптихистом, – пояснил я.

Петя поморщился:

– Это еще что такое? Мало приятное!

– Педро, триптихизм – великая идея! Шляпы, сандалии. И …

– Чего «и»?! – начал раздражаться Петя.

– И плавки! Будешь собирать пляжные гарнитуры. Тут есть большие пробелы. Заложи краеугольный камень!

Петя оживился:

– А ведь ты прав, амиго. Это может быть целью жизни. Верно, верно – шляпы, плавки и сандалии. Триптихизм! Солидно и научно. Ты сам подумай, брат, – рассуждал он, – ведь кто-то должен вложить лепту в нашу русскую культуру. Хватит уже ее деградировать! Пора подымать, кто чем может. И я триптихизмом подопру. Верно?!

С этим было трудно не согласиться. И мы, не мешкая, отправились за покупками.

Мы с Петей мирно прогуливались по бульвару Кукулькан – единственной дороге, которая двумя мостами соединяет остров Канкун с полуостровом Юкатан.

После массовой закупки сандалий и плавок Петя был довольно угрюм, подсчитывал, во что ему встанет «триптихизм», как подпорка отечественной культуры.

– Что это еще за фигов «Кукулькан»? – спросил он грубо.

– Педро, я бы на твоем месте был осторожнее в словах!

– А что такое? Чего я сказал-то?! – встрепенулся Петя, озираясь кругом.

– Да уж, прости, сказал! Обидел эдак запросто древнего бога майя – крылатого змея Кукулькана. А ему, знаешь, в былые-то времена, сколько человеческих жертв приносили – вырывали на алтаре сердце, и поминай как звали.

У Пети вдруг потекло из носа. Он жалобно шмыгнул:

– И чего теперь делать-то будем?

– Вот уж, не знаю, – развел я руками. – Если учесть, что Канкун на языке майя Гнездо змея, то плохи твои дела. Древние боги мстительны, а майские – особенно.

– Да ладно тебе шутковать-то, – неуверенно улыбнулся Петя.

– Какие шутки, Педро? Уже из носа течет. Глядь – и диарея тут как тут…

Петя вдруг, несмотря на первичную курортную красномордость, заметно сбледнул, как говорят в народе.

– Типун тебе на язык!

– Типун-то пустяки, – мягко ответил я. – А вот с диареей попрыгаешь – весь отдых насмарку.

– Погоди, погоди, – засуетился Петя, подтирая нос, – Я всегда помнил, а прямо сию минуту позабыл – на каком месте диарея-то вскакивает? Обычно-то?

– Обыкновенно в животе, а потом ниже идет…

Петя всплеснул руками:

– Елки-палки, понос что ли? А то я невесть чего подумал: диарея! Хотя тоже мало радости, – погрустнел он.

– Ладно, Педро, спокойно. Говорят, есть спасение от мести Кукулькана. Именно здесь в Гнезде змея, в Канкуне, надо сперва опуститься на дно морское, а потом подняться в небеса. Только тогда Кукулькан отстанет.

– Нет, на это я не согласен! – заявил Петя. – Что же это значит: искупаться, и в самолет, до дому?! Пусть меня лучше здесь пронесет.

– Не надо жертвоприношений, – сказал я, – Все куда проще и забавней. Есть подводная лодка Атлантис и вертолет – геликоптер. Опустимся, поднимемся! Чего все землю-то топтать?