Девушка жимолости - Эмили Карпентер

Из гостиной в другом конце коридора вышла моя невестка Молли Роб и застыла в изумлении. На ней был бежевый брючный костюм свободного кроя – такие носят после пятидесяти, а ей только тридцать четыре. Это вместо обычных лосин и майки-алкоголички. Она явно только что постриглась и волосы распрямила. Молли двинулась в мою сторону, раскинув руки.

– Алтея, как ты здесь оказалась? – и заключила меня в костлявые объятия. Меня едва не стошнило от ее незнакомых духов в смеси с запахом цветов.

– Я оставляла сообщение… – Я запнулась. Последнее время я иногда звонила отцу, но он никогда мне не перезванивал. Тогда меня это не удивляло: бывали дни, когда он категорически не желал со мной разговаривать. – Он… он умер? – еле выговорила я.

Конечно, Молли Роб позвонила бы, если бы что-то случилось. Знаю, что, когда я уезжала отсюда, она была, конечно, очень зла на меня, но, в конце концов, мы же все одна семья.

Молли отпрянула назад, губки сложились в идеальный напомаженный нолик:

– Дорогая, нет, что ты, нет!

Она снова обняла меня, на этот раз крепче; огромное облегчение охватило меня, и я тоже прижалась к ней.

– Боже, вы напугали меня, – выдохнула я.

Роб не улыбнулась в ответ, высвободилась из объятий, пристально заглянула в зрачки – обычный детсадовский тест на вшивость, я уже привыкла к этому. Потом смерила меня взглядом сверху донизу, инспектируя мой внешний вид – вылинявшие черные джинсы и мешковатую серую футболку – и нахмурилась:

– Многое поменялось с тех пор, как ты уехала, Алтея.

– Что именно?

Она сгребла мою ладонь своими птичьими лапками:

– Ему хуже, Алтея, поэтому мы с Уинном переехали сюда. Мы думали дать людям возможность… – Она оглянулась на гостиную. – Он никого не узнает, совсем никого.

– Могли бы мне позвонить.

– Мы были уверены, что тебе лучше спокойно закончить…

Не дослушав объяснений, я вырвалась из ее объятий и двинулась дальше по коридору. Вошла в гостиную и остолбенела от количества собравшегося народа. Люди были везде! Некоторых я помнила с детства или со старшей школы. Были там и папины друзья, не заходившие в наш дом уже тысячу лет. Старика с желтоватой крапчатой кожей, испещренной пятнами, который опирался на трость с набалдашником из оленьего рога, я узнала, – это был друг отца мистер Норткат.

Он был на добрых двадцать лет старше отца и всегда был для него кем-то вроде наставника. Причем богатого наставника – он финансировал кампанию, когда отец баллотировался на пост генерального прокурора. Мне мистер Норткат никогда не нравился: от него веяло характерной надменностью старого Юга, для меня он находил от силы пару слов.

Он кивнул мне, но я предпочла отвернуться и посмотреть вокруг. И тотчас меня охватила тревожная дрожь. Я оказалась в водовороте имен и лиц, принадлежащих разным местам и разным периодам моей жизни. К такому я готова не была.

И тут меня словно ударило: я узнала в толпе совершенно неожиданное лицо, которое не видела… Лет десять уж точно. Ласковые глаза, неотразимая улыбка. Вечно обгоревший нос, как у большинства мужчин в округе, проводящих три четверти своей жизни на воде.

Джей.

Он разговаривал с нашей соседкой, пожилой миссис Кемпер, кивал и смеялся, а я смотрела на него как зачарованная. Он ничуть не постарел за эти десять, нет, одиннадцать лет. Шарма, пожалуй, стало даже больше. Меня всегда влекло его лицо – с того первого раза, когда я увидела его в переполненном классе мисс Хаффман, но не потому, что он был самым красивым. Речь скорее об идеальном сочетании черт, о шедевре эволюции, какие встречаются один на миллион. Мне было семь, когда он сразил меня наповал, – еще десять ушло на то, чтобы это признать. И сейчас я чувствовала то же самое.

Черт! Увидев его снова, я почувствовала, как мое сердце разрывает стая диких собак – ощущение, мягко говоря, малоприятное. После школы мне удалось освободиться от его власти, потом он, как я слышала, перебрался куда-то на север. А теперь, видимо, приехал навестить родителей. А может, вернулся насовсем? С ума сойти! Я тотчас отвела взгляд и поспешила слиться с толпой.

Наконец я увидела отца: он сидел в кресле с подголовником в простенке между окнами, которые выходили на крыльцо и пологий травяной берег реки. Кто-то, возможно Молли Роб, одел его в свежую белоснежную рубашку и синий блейзер; однако лицо его, хоть и тщательно выбритое, казалось обмякшим, голубые глаза смотрели бессмысленно, и выглядел он куда старше своих семидесяти трех. Чтобы он не упал, с обеих сторон в кресло были подоткнуты ситцевые подушечки, а на коленях у него примостилась маленькая собачка, не то померанский шпиц, не то чихуахуа.

Собачонка меня поразила. Отец всю жизнь был заядлым лабрадорщиком: сколько себя помню, у нас были псы шоколадной масти, все по кличке Глупыш. До сих пор перед глазами маячила картина годичной давности: отец стоит на крыльце и смотрит, как я уезжаю. Он так и не обнял меня на прощание, рассеянно водя рукой по макушке последнего Глупыша.

Собачонка стала для меня тревожным сигналом.

Я присела на корточки перед креслом: отец смотрел на меня сверху вниз, глаза его были пусты и безучастны, губы дрожали, я приготовилась улыбнуться. Шавка тоже уставилась на меня глазами навыкате, которые почему-то наводили на мысль о Молли Роб.

– Пап.

В его лице ничего не изменилось.

Я положила руку ему на колено. Собачонка зарычала.

– Я вернулась, – сказала я.

Он ничего не ответил, однако и не отвел взгляда, поэтому я продолжила:

– Я так рада, что вижу тебя.

Зрачки сузились, в глазах блеснуло узнавание.

– Алтея. – Он произнес мое имя наспех, как будто оно было противным на вкус и он хотел поскорее его выплюнуть.

– Все правильно, – бодрым голосом подтвердила я. Гладя отца по колену, я заставляла себя смотреть на него, а не на кончики собственных пальцев – не оставляют ли они золотой пыльцы на его брюках?

– Убирайся вон, – сказал он.

Мое сердце сжалось, я схватила ртом воздух. Заглянула ему в глаза, чтобы поймать его взгляд, через силу улыбалась, пытаясь напомнить ему, кто я. Я ведь твоя дочь, я – Алтея. Я не Трикс. Я – не моя мать…

– Убирайся, – повторил он, настолько тихо, что я едва расслышала.

Я качнулась на каблуках, опустив голову и напоминая себе, что он уже говорил мне это, и не единожды, прежде чем отправил меня собирать вещи. Он болен – и не помнит всех наших разговоров, не знает, что я прошла через все, что обещала ему. Не помнит, как давал мне слово, что я могу вернуться и оставаться в его доме столько, сколько понадобится, пока не найду работу и не скоплю немного денег. Я сделала еще один глубокий вдох и напомнила себе, что сидящий передо мной человек не в полном смысле слова мой отец.

– Папа, я вернулась. – Я не добавила «из наркоклиники»: если он забыл, так и незачем напоминать. Снова улыбнулась: – У меня все хорошо, правда хорошо.