Ловушка для вершителя судьбы - Олег Рой

«Наверно, там все примерно так, как у Эльдара Рязанова в «Забытой мелодии для флейты».

Этот фильм он смотрел десяток раз, именно из-за последних эпизодов, когда у не выдержавшего напряжения героя Леонида Филатова отказывает сердце. Он умирает – и перед ним предстает мрачная обстановка чистилища. Темные комнаты, в которых гуляет сквозняк, переполнены душами, ожидающими Страшного суда. Усталая измученная очередь – этот характерный признак социализма, ставший особенно актуальным в конце восьмидесятых и начале девяностых. Очередь из душ! Сейчас, спустя два десятка лет, это кажется нелепым и даже смешным, а тогда выглядело очень убедительно. Какая-то особенно жестокая и беспощадная ирония виделась Алексею в том, что даже вечное человек может воспринимать лишь через призму своего времени. Но это все, конечно, теория, однако каждый раз, как только затрагивалась тема жизни и смерти, перед глазами так и возникал эпизод из фильма. Неуютный, выстуживающий душу, полумрак и люди, люди, люди… Люди, словно лишенные красок, люди разных национальностей, профессий, возрастов… Кто-то пойдет в рай, большинство в ад. Но это потом. А пока праведники и грешники одинаково неприкаянны. И это ощущение безысходности и одиночества, неопределенности и полного неведения того, что ждет тебя впереди, гораздо страшнее холода и дискомфорта. Наверное, там, у порога, действительно позволяют увидеться с родными, дают краткие минуты свидания, за которые хочется успеть сказать все и не получается сказать ничего. А дальше… Дальше герой Филатова, спасенный любовью, возвращался к жизни, и на этом картина заканчивалась. Что его ожидало, если бы Суд состоялся, и какой он, этот Суд, – в фильме об этом ничего сказано не было.

Созданная богатым воображением режиссера и сценариста обстановка чистилища еще в юности, во время первого просмотра фильма, произвела на Алексея столь сильное впечатление, что поглотила все другие представления о смерти, не только осознанные, но даже подсознательные. Он боялся смерти – такой, какой увидел ее в фильме. Однако при этом – хотя это и может показаться парадоксальным – Алексей не верил в загробное существование. Конечно, очень хотелось верить в потустороннюю жизнь, неважно, будет ли она в форме реинкарнации или в каком-то другом виде, но крепко вбитые в сознание материалистические догмы были значительно сильнее этих робких надежд. В глубине души Ранцов не сомневался: «отдав концы», мы действительно «умираем насовсем» – отключается сознание, перестает функционировать не только тело, но и душа. Или?.. Или все-таки нет?

«Когда-нибудь мое любопытство будет удовлетворено. Я умру и сам все узнаю, а сейчас незачем без толку гадать», – говорил он сам себе с напускной бодростью. Так, впрочем, делают многие. Это когда-нибудь кажется им таким далеким и потому менее страшным. Но оно, увы, неминуемо.

Сегодня оно наступило и для известного писателя Алексея Ранцова. Он все узнал, все увидел своими глазами – и был весьма удивлен тем, что ему открылось.

То, что он умер, точнее, что его душа покинула тело, Алексей осознал сразу. Но при этом, как ни странно, в ощущениях ничего не изменилось, способность чувствовать, как и способность мыслить, осталась прежней, он знал и помнил все, что знал и помнил несколько минут назад – до сердечного приступа, не больше и не меньше. Алексей, как и раньше, мог двигаться, ощущал свое тело и видел, опустив взгляд, свою одежду, свои руки, живот и ноги, утопающие по щиколотку в легкой голубоватой дымке. К тому же писатель отлично себя чувствовал, был бодр и полон сил; невыносимая боль, совсем недавно раскаленной спицей пронзавшая сердце, отпустила мгновенно, словно ее никогда и не было. Ему не было страшно, не было ощущения страдания, потери, печали или отчаяния. Но и ничего похожего на блаженство, которое, судя все по той же литературе, должна испытывать душа, освободившаяся от земных скорбей, он тоже не чувствовал. Единственное отличие от обычного состояния было в том, что он словно стал легче в десятки раз, однако совсем не парил где-то наверху, наблюдая со стороны себя же самого, точнее, собственное бренное тело.

«Я умер, – понимал Алексей, – и нисколько об этом не жалею. Разве что немного обидно, что это случилось именно сейчас, когда в моей жизни все только-только стало налаживаться. И близких жалко, особенно детей, они, бедные, расстроятся… Но, видно, такая уж моя судьба… Впрочем, все это правильно. Рано или поздно детям все равно приходится хоронить своих родителей. Это закон жизни, и он справедлив. Несправедливо, когда случается наоборот… Но хватит думать об этом. Все равно я уже ничего не могу изменить. Прошлое – жизнь земная – закончилось окончательно и бесповоротно, и теперь неплохо бы разобраться с настоящим… Интересно, где это я? Как я сюда попал? Что мне сейчас делать? И что, очень хотелось бы знать, будет со мной дальше?»

Однако дать ответы на эти вопросы было значительно труднее, чем задать их. Алексей лишь осознавал, что практически мгновенно, почти без всякого перехода, загадочным образом покинул свой кабинет и оказался в некоей незнакомой обстановке. Ничего подобного он никогда раньше не видел, но тем не менее откуда-то твердо знал: это – тот свет, другой, не земной мир. И Ранцов с любопытством принялся осматриваться вокруг. Отсутствие на пороге апостола Петра с ключами от врат царства небесного и ангелов с простертыми десницами его не удивило, а вот то, что тут не оказалось мрачных коридоров с длинными очередями, принесло немалое облегчение. Как и то, что увиденное не походило ни на одно из известных описаний. Будучи опытным литератором и, как ему казалось, неплохо владея словом, Алексей тем не менее не в силах был подобрать подходящих эпитетов для того, что видел вокруг. Место, где он находился, не было открытым пространством, пожалуй, его можно было бы назвать большой комнатой или округлым, без углов, залом, если бы стены не были сотканы из туманной дымки, а потолком не служило голубое небо с плывущими по нему пышными облаками. И никакого намека на темные коридоры со светом в конце тоннеля, райские врата, котлы с кипящей смолой и прочие картины, которые человеческая фантазия упорно приписывает потустороннему миру.

Однако особо удивительным для Алексея была не окружающая обстановка, а то, что в этом странном зале он находился совершено один. Вокруг не было ни души – как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Почему-то вдруг, совершенно некстати, вспомнилась шутка приятеля Борьки Звягинцева. Когда кто-то при нем цитировал известную остроту «в аду хуже климат, зато интереснее общество», Боря всегда добавлял: «Да в аду и веселее, там народу гора-аздо больше». «Интересно, – размышлял Алексей, – раз людей нет, значит, я в раю?»

Внезапно за своей спиной он… нет, не услышал шум, скорее, почувствовал чье-то приближение. Повернувшись в ту сторону всем корпусом, он увидел высокую фигуру, которая медленно выплыла из тумана, точно соткалась из полупрозрачной голубоватой дымки. Не прошло и нескольких мгновений, как Алексей узнал, что перед ним не кто иной, как его собственный, персональный ангел-хранитель.

– Да, но… – от растерянности писатель не мог подобрать слов. – Но что все это значит? Я ведь умер, правда? Я на том свете?

– Да, это так, – отвечал необыкновенный собеседник.