Дуэль с собой - Борис Пугачев

Вскоре процент, который центр НТТМ отдавал на заработную плату, перестал устраивать Родика, и с появлением закона о кооперации он решил открыть кооператив. Будучи членом партии и сотрудником закрытого института, Жмакин, помня о последствиях НЭПа, сделал это далеко от Москвы — в городе Душанбе, где его почти не знали. В результате доходы возросли более чем в три раза и полностью легализовались, а на расчетном счете кооператива начали сосредотачиваться огромные денежные средства, которыми можно было относительно свободно пользоваться.

Сдерживающие его действия социалистические предрассудки, базирующиеся на общественной, а по факту ничьей собственности, как-то сами по себе пропали. Вместо них приобрели реальное значение ранее присущие только государственным бумажным обоснованиям понятия — деление прибыли, амортизация, производственные расходы, развитие производства, фондирование. Наполнение этих понятий реальностью требовало траты денег, которые Родик мог бы оставить для личных целей. Он быстро научился балансировать между расходами так, чтобы без ущерба для дела получать значительные, совершенно легальные средства для себя.

Родик купил машину, мебель, видеомагнитофон, дорогую одежду, стал захаживать в рестораны. На балконе он держал старый портфель, доверху набитый пачками двадцатипятирублевок. В общем, он получил все, что мог иметь советский гражданин, не желающий афишировать свое богатство. Но вскоре захотелось большего…

Каждый житель СССР стремился за границу. Даже туристическая поездка в страну социализма поднимала его значимость в собственных глазах и в глазах окружающих. Понимая это, еще десять лет назад Родик, уже будучи сотрудником закрытого института, исхитрился через райком комсомола организовать себе посещение Венгрии на «поезде Дружбы». Такой успех, помноженный на шикарный прием, устроенный венгерскими товарищами из ВСРП, вызвал в душе Родика массу чувств и спровоцировал его на такие поступки, которые контролирующие организации не одобряли.

На следующий день после возвращения в Москву его вызвали почему-то в отраслевой ЦК профсоюзов и попросили дать объяснения. Родик аргументированно объяснил, но его все равно пожурили, доброжелательно напутствовали и, вероятно, донесли еще куда-то. Хотя внешне все оставалось по-старому и карьера нисколько не пострадала, но любые попытки опять попасть за границу по различным причинам оканчивались ничем. Родик стал полностью «невыездным».

С тех пор он редко рассказывал анекдоты и приучил себя говорить лишь то, что выставляло его в возможных доносах с выгодной — в понимании властей — стороны. Часто он специально сочинял приятные для слуха стукачей истории и мнения, характеризующие его как примерного борца за социалистические идеалы. Однако мечта посмотреть мир не покидала Родика, а материальные блага чрезвычайно обострили желание вырваться за границу.

Теперь его хваткий ум любую информацию преломлял в том числе и под этим углом. Как-то то ли в «Литературной газете», то ли в «Неделе» он прочитал, как секретарь самого Сталина в страшные тридцатые годы бежал за границу через территорию нынешнего Таджикистана. Это послужило толчком к череде поступков на пути к цели. Родику показалось, что сама судьба направила его открыть кооператив в столице этой республики, и это придало ему небывалую уверенность в успехе.

Таджикистан был одним из немногих, а может быть и единственным, регионом СССР, где расцвели со свойственной Востоку широтой частнособственнические институты, поощряемые на всех уровнях государственной власти и общественного мнения. Коммерсантов-кооператоров не просто поддерживали, чего и так требовали законы перестройки, но и ставили в один ряд с ударниками социалистического труда и руководителями крупных государственных предприятий. Произошло (а может быть, существовало всегда) слияние государственных и частных интересов, наиболее ярко проявляющееся в банковской системе, позволяющей кооператорам делать то, что в Москве невозможно было даже представить. Исходя из этой ситуации, Родик разработал несколько вариантов действий, потом отбросил нелегальные и явно криминальные. Однако все относительно официальные комбинации требовали получения таджикской прописки. По закону для этого надо было выписаться из Москвы, что не входило в его планы. Выход оставался один — добыть в Таджикистане новый паспорт и с ним каким-то образом прописаться. Конечно, это была авантюра, граничащая с нарушением закона, но желание пересиливало чувство самосохранения, уже притуплённое кооператорской деятельностью, а накопленный запас денежных знаков обеспечивал успех практически любой идеи.

Процедура добычи еще одного паспорта и прописки не была тайной и имела несколько способов реализации. Родик выбрал самый дорогостоящий, но и самый надежный — покупку квартиры в Душанбе. При этом он получал двойную выгоду — запись в домовой книге, являющуюся основой для прописки, и место, где можно было организовать офис и собственное жилье — этого давно уже требовало его положение в душанбинском обществе.

Все дальнейшее было делом техники и некоторого количества денег: заявление о потере паспорта, получение нового и формы номер шестнадцать с отметкой о постановке на учет в военкомате без снятия с воинского учета в Москве. Так из Родика получились два советских человека: один — житель Москвы, другой — Душанбе. Чем это грозило? По советскому законодательству— почти ничем. В худшем случае один из паспортов мог быть признан недействительным. Теперь как житель Таджикистана и руководитель душанбинского кооператива, не имеющего отношения к секретам, он мог попробовать выехать за рубеж.

Отныне и существование Родика распалось на две части: одна — жизнь московского ученого в режимном институте, другая — жизнь богатого таджикского кооператора с большими возможностями, которого в столице Таджикистана уважали и знали почти все «уважаемые люди».

Для поддержания статуса бизнесмена требовалась не только квартира. Необходимы были хороший автомобиль, личный водитель, гараж, любовница и частое посещение присутственных мест, которых в Душанбе оказалось не так уж и много. Все эти атрибуты Родик приобрел быстро и почти без труда, даже начал подыскивать дачу, в чем ему активно помогали знакомые и друзья, — это также работало на его имидж, в котором почти ничего не оставалось от научного авторитета, приобретенного ценой лучших лет жизни. Надо заметить, что Родику такая ситуация нравилась. В нем проснулись «восточные» гены, ранее, возможно, задавленные советским воспитанием и вечной бедностью.

В его сознании две эти жизни то соперничали, то переплетались и взаимно дополняли одна другую. Сидя в своем кабинете в институте или дома с женой у телевизора, он с удовольствием вспоминал восточный базар с его изобилием; восточные контрасты, когда в городе жара, а через десять-пятнадцать минут — прохлада горной реки; баран, шашлык, услужливое, внешне предупредительное, заискивающее окружение. В государственных учреждениях там встречают у входа, в любом доме тебе рады — накрыт стол с традиционным пловом. Правил дорожного движения нет, все в ГАИ тебя знают… Как-то, приехав на базар, Родик оставил машину у входа под знаком «остановка запрещена». Вернувшись, увидел около машины гаишника — тот чего-то требовал и почти по-московски поучал. Родик слушать не стал, отдал права и уехал. Из дома позвонил в Центральный комитет приятелю. Пожаловался: «Дожили, машину не узнают!» Вечером в подъезде послышался шум, голоса соседей. Родик выглянул на лестничную клетку. На первом этаже стоял милиционер в чине подполковника. Увидев Родика, он опереточно воздел руки и упал на колени: «Муаллим[1], прости. Вот права. Инспектор только работать начал. Молодой. Ошибся». Сели, выпили, забыли. Ну где в Москве такое найдешь?