Тайна Нефертити (сборник) - Идиллия Дедусенко

Нефертити рассеянным взглядом обвела стены зала, словно искала, к кому же обратить свои мысли, но, как видно, не нашла и не спеша стала двигаться от одной фигуры фараона к другой. Все понимавшая Тии, тоже не видевшая, к кому можно обратить свои помыслы, пошла следом за ней. Царица, проходя по залам, внимательно всматривалась в изображения Эхнатона, словно впервые видела их. Ее царственный супруг хотел «жить правдой» и потому настаивал на внешнем сходстве скульптур с его обликом. И вот они стоят — коротконогие, с ниспадающим животом, на узком лице — длинный нос и слишком полные губы. Но большие размеры фигуры отчасти скрадывали ее несуразность и даже придавали ей величественный вид. Нефертити вспомнила, как несколько лет назад скульпторы устроили здесь показ своих работ для царской семьи, и фараон сам отбирал понравившиеся ему образцы. Царица же обратила его внимание на работы одного из главных скульпторов двора — Тутмоса,[9] которые отличались наибольшей правдивостью и высоким искусством. Он же потом сделал несколько бюстов самой Нефертити, ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаатон и других девочек.

Обойдя большой зал храма и два поменьше, Нефертити так и не нашла успокоения. Пройти по всем остальным залам означало преодолеть полтора километра туда и столько же обратно. Царица уже почувствовала усталость и решила, что лучше вернуться. Вернувшись во дворец, она вышла на крытый мост, соединявший две части дворцового комплекса — северную, где располагались официальные залы, и южную — личные покои фараона.

— Посмотри, Тии, как красив Ахетатон,[10] — сказала Нефертити стоявшей рядом кормилице. — В Фивах не было такого порядка, а здесь все выстроено по особому плану. И всего за три года!

— Да, — согласилась Тии, — этот город прекрасен, но мне как-то ближе наши старые Фивы. Там все было привычнее.

С моста-перехода открывался прекрасный вид на город. Отсюда хорошо просматривались три его главных проспекта, тянувшихся вдоль Нила, которые пересекались несколькими такими же широкими улицами. На пересечении центральных собирались люди, когда царь и царица выходили на балкон, к «окну явлений», чтобы объявить какое-либо сообщение или просто одарить своих подданных за усердие дорогими изделиями из серебра, золота и электра.[11] Здесь же, в центральной части столицы, за кирпичными оградами располагались прекрасные владения вельмож. А дальше на восток, поближе к горам, строили свои дома ремесленники и немху.[12] Город был устроен удобно, а царские дворцы удивляли чужеземцев роскошью и комфортом. Но Нефертити, услышав, как сказала Тии о Фивах, подумала, что и она была счастливее в старой столице.

Ее размышления прервал слуга, известивший, что явились Эйе с Хоремхебом,[13] они хотят говорить с фараоном. Эйе, муж Тии, был начальником колесничного войска и одним из самых важных вельмож при Эхнатоне. Его Нефертити знала с детства. Военачальник Хоремхеб, еще довольно молодой, редко появлялся во дворце, так как постоянно находился вблизи северных границ Египта, организуя их охрану. В столицу он мог прибыть только с каким-то важным сообщением. Нефертити поспешила в официальные залы дворца.

Увидев царицу, оба военачальника почтительно склонили головы перед ее величеством. Но Нефертити, не любившая излишних церемоний, остановила их движением руки и настороженным вопросом:

— Что привело вас во дворец?

— Дело большой важности, — сказал Хоремхеб. — Я хочу доложить царю: северные земли Египта в опасности, надо срочно посылать туда дополнительные войска. Несколько поредевших и утомленных отрядов не смогут сдержать натиска врага.

— Опять хетты? — поинтересовалась Нефертити.

— И не только они, — ответил Хоремхеб. — Пелесты, эти народы моря, налетели внезапно, нарушив перемирие, разграбили и потопили несколько наших кораблей! Больше нельзя бездействовать!

— Что ты скажешь, Эйе? — обратилась царица к начальнику колесничного войска.

— Хоремхеб прав. Бездействовать опасно. Мы можем лишиться некоторой части северных земель. У фараона целая армия охранников, а защищать границы страны почти некому. Надо послать туда подкрепление, нужны деньги, чтобы нанять побольше воинов. И нужно, чтобы фараон повелел…

— Я распорядилась, — прервала его Нефертити. — Гонцы уже направились к фараону. Царь сейчас в южном загородном дворце. У него творческое вдохновение.

При этих ее словах Эйе и Хоремхеб многозначительно переглянулись, и это не ускользнуло от Нефертити. Они осуждают царя за любовь к поэзии, за то, что он много времени отдает литературному творчеству? Но Эхнатон прекрасный сочинитель и не раз уже это доказывал. Его оды богу, высеченные на камнях строящихся для него самого и Эйе гробниц, уже обрели бессмертие. И Нефертити сочла необходимым подчеркнуть это.

— Вас удивляет, что царь ищет уединения для творческой работы? — сказала она. — Но разве повелитель не волен сам решать, что ему делать в первую очередь?

— В первую очередь нужно заботиться о государстве, — недовольно проговорил Эйе. — Я ценю поэтический дар фараона и даже приказал высечь на стенах своей гробницы оду Атону. Но сейчас нужно не поэтическое слово, а жесткое слово государя.

Его близость к предыдущему фараону — Аменхотепу III да и к Эхнатону, воспитанием которого он занимался долгие годы, ставила Эйе в особое положение при дворе. Он не боялся самому царю сказать то, о чем другие вельможи даже и подумать не посмели бы. Поэтому он добавил:

— Сейчас не время развлекаться и оды сочинять…

— Творчество — это не развлечение, а тоже серьезная работа, — прервала его Нефертити, решившая, что все-таки Эйе слишком много себе позволяет, на что уже не раз ей жаловался Эхнатон.

— Да хорошо ли ты знаешь своего мужа, что с таким усердием его защищаешь? — воскликнул Эйе.

Нефертити с недоумением посмотрела на него и на Хоремхеба, который при этих словах быстро взглянул на Эйе и, слегка наклонив голову, медленно попятился к двери, будто желая оставить этих двоих наедине. Острая боль пронзила сердце царицы, давно уже маявшейся каким-то недобрым предчувствием, но она, сумев сохранить достоинство, твердо ответила:

— Думаю, что знаю его лучше, чем кто-либо. Семнадцать лет супружества и совместного царствования очень сблизили нас.

— Нефертити, ты для меня не только великая царица, — сказал Эйе, — ты мне как дочь, ведь я тебя с малых лет знаю. Ты не раз бывала у меня на руках, когда Тии кормила тебя своей грудью. И когда я думаю о пользе государства, то думаю и о твоей пользе тоже.