Ты и я - Никколо Амманити

— Арианна, пора бы уже тебе вымыть машину. Это какой-то свинарник на колесах.

Она не засмеялась.

— Попрощался с отцом?

— Да.

— Что он сказал тебе?

— Чтобы не делал глупостей и не бегал на лыжах как сумасшедший. — Я помолчал. — И чтобы не названивал тебе каждые пять минут.

— Так и сказал?

— Да.

Она переключила скорость и свернула на виа Фламиниа.

Город уже заполнялся машинами.

— Звони когда захочешь. Ты все взял? Музыку? Мобильник?

— Да.

Серое небо давило на крыши и антенны.

— Аптечку не забыл? Градусник?

— Да.

Парень на огромном скутере смеялся, слушая телефон, засунутый под каску.

— Деньги?

— Да.

Мы проехали по мосту через Тибр.

— Остальное мы, кажется, вместе проверили вчера вечером. У тебя с собой все, что нужно.

— Да, все.

Мы остановились у светофора. Женщина в малолитражке смотрела прямо перед собой. По тротуару плелся на поводу у двух лабрадоров старик. Чайка сидела на голом как скелет, увешанном пластиковыми пакетами дереве, стоявшем в грязной луже.

Появись сейчас Господь Бог и спроси меня, хотел бы я быть этой чайкой, я ответил бы да.

Я расстегнул ремень безопасности.

— Выпусти меня здесь.

Она посмотрела на меня, словно не поняла.

— Как здесь?

— Да. Здесь.

Загорелся зеленый.

— Остановись, пожалуйста.

Но она продолжала двигаться. Хорошо, что перед нами замедлил ход мусоросборщик.

— Мама! Остановись.

— Застегни ремень.

— Прошу тебя — остановись.

— Но зачем?

— Я хочу один прийти к ребятам.

— Не понимаю…

Я повысил голос:

— Остановись, пожалуйста.

Мама подъехала к тротуару, выключила мотор и откинула рукой волосы.

— Так в чем дело? Лоренцо, прошу тебя, не начинай… Ты же знаешь, что в такую рань я плохо соображаю.

— Дело в том, что… — Я сжал кулаки. — Все остальные едут без родителей. Я не могу явиться к ним вместе с тобой. Произведу плохое впечатление.

— Объясни… — Она потерла глаза. — Это что же, я должна высадить тебя тут?

— Да.

— Но я не смогу в таком случае поблагодарить родителей Алессии.

Я пожал плечами:

— И не нужно. Я сам это сделаю.

— Об этом не может быть и речи. — И она повернула ключ зажигания.

Я рванулся к ней:

— Нет… Нет… Пожалуйста.

Она оттолкнула меня:

— Что «пожалуйста»?

— Пусти меня одного. Я не могу прийти туда с мамой. Меня засмеют.

— Но что за глупость… Я хочу узнать, все ли в порядке, не надо ли сделать еще что-нибудь. Элементарная вежливость. Я не такая грубиянка, как ты.

— Я не грубиян. Я такой, как все.

Она включила поворотник. Нет, она не уступает. Я не ожидал, что ей так важно проводить меня. Я почувствовал, как меня охватывает гнев. И принялся бить кулаками по ногам.

— Что это с тобой?

— Ничего. — Я так стиснул дверную ручку, что побелели костяшки пальцев. Я готов был вырвать зеркало заднего вида и разбить окошко.

— Ты ведешь себя как маленький.

— Это ты обращаешься со мной как с… — Я ругнулся.

Она метнула на меня быстрый взгляд.

— Не смей употреблять бранные слова. Ты же знаешь, я этого не терплю. И незачем устраивать сцены.

Я стукнул кулаком по приборному щитку.

— Мама, я хочу прийти туда один, черт возьми. — Злость душила меня. — Хорошо. Я никуда не поеду. Теперь ты довольна.

— Знаешь, Лоренцо, я ведь сейчас всерьез рассержусь.

У меня оставался последний козырь.

— Все сказали, что приедут без родителей. И только я, как всегда, появлюсь с мамой. Из-за этого-то у меня все проблемы…

— Не придумывай теперь, будто я виновата, что у тебя проблемы.

— Папа сказал, что я должен быть самостоятельным. Что у меня должна быть своя жизнь. Что я должен оторваться от тебя.

Мама сощурилась и сжала тонкие губы, словно заставляя себя молчать. Потом обернулась и посмотрела на проезжавшие мимо машины.

— Они впервые пригласили меня… и что теперь станут думать обо мне? — продолжал я.

Она осмотрелась, словно ища кого-то, кто подсказал бы ей, как быть.

Я сжал ее руку:

— Мама, не беспокойся…

Она покачала головой:

— Какое уж тут спокойствие.

Я стоял с рюкзаком за плечами, держа лыжи и мешок с лыжными ботинками, и смотрел, как мама разворачивает машину. Я попрощался с ней и подождал, пока «БМВ» скроется на мосту.

И пошел по аллее Мадзини. Миновал здание Итальянского радио и телевидения. Метрах в ста от виа Соль ди Лана остановился, чувствуя, как колотится сердце. Во рту ощущалась горечь, будто лизнул медный провод. Рюкзак оттягивал плечи. А пуховик на мне превращался в сауну.

У перекрестка я осторожно выглянул за угол.

В конце улицы возле современной церкви стоял огромный джип «мерседес». Рядом Алессия Ронкато, ее мама, Шумер и Оскар Томмази. Они укладывали чемоданы в багажник. К «мерседесу» подъехал и остановился «вольво» с парой лыж на крыше. Из машины вышел Риккардо Добож и подбежал к остальным. Вскоре выбрался оттуда и его отец.

Я отпрянул. Прижавшись к стене и приставив к ней лыжи, расстегнул пуховик и снова посмотрел за угол.

Теперь мама Алессии и отец Добожа осматривали лыжи, лежавшие на крыше «мерседеса». Шумер пружинил в боксерской стойке и выбрасывал вперед кулаки, как бы нанося Добожу удары. Алессия и Оскар Томмази говорили по мобильникам.

Они ужасно долго собирались, мать Алессии сердилась на дочь за то, что та не помогает ей, Шумер забрался на крышу машины, проверяя, хорошо ли укреплены лыжи.

Наконец они все же уехали.

В трамвае на обратном пути я чувствовал себя идиотом. С лыжами и ботинками, зажатый между служащими в пиджаках и галстуках и мамашами с детишками, ехавшими в школу.

Стоило закрыть глаза, и казалось, будто еду по канатной дороге. Вместе с Алессией, Оскаром Томмази, Добожем и Шумером. И будто даже ощущаю запах шоколадного масла, кремов для загара. Вот, толкаясь и смеясь, мы выбираемся из подвесной кабины, громко разговариваем, не обращая внимания на окружающих, — словом, ведем себя как те, кого мои родители называют грубиянами. Я наверняка захочу сказать что-нибудь забавное, чтобы все посмеялись, пока надевают лыжи. Мне хочется передразнить кого-нибудь, весело пошутить. У меня никогда не получались шутки, которые вызывали бы смех. Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы острить на публике.