Клянусь, что исполню... - Хилари Норман

Джим Ариас сидел в удобном старом кресле в маленькой комнате на втором этаже родительского дома в Ньюпорте, Род-Айленд. Над его головой висел подлинник Виллара, которым он всегда восхищался, а в руках он держал потрепанный томик «Войны и мира». Джим старательно оттягивал тот неприятный момент, когда ему придется спуститься вниз и присоединиться к остальным. Он приехал на день рождения своего двоюродного брата Майкла, которому исполнилось пятьдесят два, так что общение с гостями было неизбежным. Но Джим собирался провести в доме Ариасов как можно меньше времени, ибо в последнее время с трудом выносил общество своего старшего брата Питера. Это ни для кого не было секретом. Джиму ни в коем случае не хотелось омрачать день рождения Майкла семейными дрязгами. Он не испытывал к Майклу, который вот уже двадцать лет был главой семьи после смерти отца Питера и Джима, ничего, кроме уважения. Майкл питал к младшему кузену сходное чувство и выражал его в том, что позволял Джиму жить своей собственной жизнью. Больше у них не было ничего общего, за исключением крови, и Джим с нетерпением ждал той минуты, когда он наконец сможет покинуть слишком большой и изрядно перегруженный антиквариатом дом в Ньюпорте и вернуться в Бостон. Вернуться к своей жизни – скромной по сравнению с богатством Ариасов, – но своей.

Сидевший в уютной комнате, погруженный в Толстого, Джим не знал, что Оливия его разыскивает. Не знал, что она в опасности. Если бы он это знал, он уже летел бы в Брюссель, невзирая ни на какие семейные торжества. Невзирая ни на что.

Энни и Оливия в беде – особенно Оливия, если быть предельно честным с самим собой, – это было важнее всего остального. Важнее семьи. Важнее работы. И так было уже девятнадцать лет.

Все еще жалея, что не смогла разыскать Джима, но отчасти успокоенная ободряющим голосом Энни, Оливия, скорчившись от боли в сломанной руке, по-прежнему сидела на полу. Она подумала о том, что ей надо держаться подальше от окон, и в первый раз в жизни пожалела, что не выбрала менее уединенной квартиры где-нибудь повыше вместо этих изысканных апартаментов на первом этаже. И все же дрожь, сотрясавшая ее тело, понемногу проходила.

Покидая Лондон, Оливия твердо знала, что стоит ей сделать два звонка, как Энни и Джим бросят все и поспешат к ней на помощь. Это было одно из главных правил их союза, заключенного много лет назад. Тогда они поклялись, что если с кем-нибудь из них случится беда, то друзья придут на помощь, как бы далеко они ни жили друг от друга, как бы ни были связаны семьей, работой или чем бы то ни было другим.

Оливия и Джим были рядом с Энни восемь лет назад, когда та переживала трагедию, а три года спустя Энни и Оливия поспешили на помощь Джиму. Для каждого из них не существовало препятствий, если они были нужны друг другу. И теперь, когда Энни узнала, что происходит, Оливия была уверена, что та выполнит все ее наставления, найдет Джима и они придут на помощь.

Весь вопрос – пугающий вопрос – был только в том, не опоздают ли они.

4 июля 1986 года они стояли все вместе на крутом склоне, в двадцати с небольшим милях к юго-западу от Ньюкасла-на-Тайне и в десяти милях к югу от Адриановой стены, на том самом месте, где и ровно десять лет назад. Они долго карабкались наверх по крутизне в разгар летнего дня, но, несмотря на это, всех троих не покидало ощущение, что они продрогли до костей. Они говорили друг другу, что всему виной резкий северный ветер, но втайне каждый знал, что холод идет изнутри, порожденный воспоминаниями.

– Может быть, это было ошибкой, – сказала Оливия.

И тут же вспомнила, что это она сама подала идею провести день именно таким образом, это она подталкивала, торопила и понукала их, как делала всегда, когда во что-то верила, чего-то хотела. И вот теперь у Энни такой вид, словно она вот-вот хлопнется в обморок, а Джим совсем сник. А все могло быть куда проще – встретились бы в Лондоне, провели время в каком-нибудь цивилизованном месте типа «Конно», поедая бифштексы и запивая их великолепным красным вином. Им было бы тепло и уютно, а горе осталось бы здесь, на вершине, никем не потревоженное. А теперь они стоят на этом – таком красивом и таком страшном – холме, а горе так близко, словно настигло их только вчера. И она сама виновата в этом.

– Я не думаю, что это была ошибка, – услышала она мягкий ответ Энни.

– Я тоже, – отозвался Джим.

Оливию захлестнула теплая волна любви и благодарности, растопившая часть льда, который сковывал ее душу. Ей стало легче. На самом деле она не умела долго чувствовать себя виноватой, это было не в ее натуре.

– Я думаю, мы должны были сюда прийти, – проговорила она. – Для этого дня никакое другое место не годится.

Они взялись за руки и некоторое время стояли молча, закрыв глаза, вызывая в памяти образы прошлого. В 1976 году им не позволили увидеть место происшествия, но кадры телевизионной хроники были достаточно красноречивы. Большая часть кабины лежала именно в том месте, где они сейчас стояли. Вместе с останками.

– Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать? – наконец спросила Оливия.

– Пожалуй, нет, – отозвался Джим.

– Мы уже все сказали раньше, – проговорила Энни. – Они знают, о чем мы думаем.

Снова все трое погрузились в молчание. Ветер стал сильнее, он щекотал им уши, трепал волосы, нес с собой нежные летние запахи травы, нагретой солнцем земли и диких цветов. Он дул так сильно, словно старался унести прочь остатки памяти о том страшном дне, когда огонь обезобразил склон холма уродливыми шрамами.

– Ну что, пошли? – сказал Джим.

– Я готова, – ответила Энни. Они оба взглянули на Оливию.

– Ливви? Оливия кивнула.

Они медленно стали спускаться и держались за руки, пока их не разъединила узость тропинки. Потом они вышли на дорогу, где ждал наемный автомобиль, готовый доставить их в деревенскую гостиницу. Оживленные горячим душем, глотком виски – от виски не отказалась даже Энни, которая редко пила вино и в рот не брала более крепких напитков, – и прекрасным ленчем, состоявшим из только что пойманного лосося, трое друзей почувствовали, что постепенно возвращаются к реальности. Воспоминания ускользали, улетали прочь, ибо первоначальная боль давно прошла, успокоенная временем и течением жизни.

– Десять лет, – произнесла Оливия уже потом, после ленча, когда они гуляли вдоль реки. – Кто бы мог подумать десять лет назад, что мы снова сможем быть счастливыми? Жить нормальной жизнью.

– И все же это произошло, – отозвался Джим. – Энни – мать троих детей, а я давно женат…

– Правда, женат на Кэри, – сухо вставила Оливия.

– Ливви, перестань, – поморщилась Энни.

– Все мы знаем, что думает Оливия о Кэри, – непринужденно заметил Джим. – Кстати, ты, Энни, думаешь примерно то же самое, хотя ты слишком хороший человек, чтобы произносить это вслух.

– Ага, значит, я плохой человек? – язвительно осведомилась Оливия.