Одинокая в толпе - Френсин Паскаль

– Джес, это великолепная идея, – тепло сказала Элизабет. – Будь уверена, мы все внесем пожертвования, правда, ребята?

– Конечно! – поддержали все. Джессика успокоилась.

– Думаю, надо постараться провести это поскорее. Деньги нужны прямо сейчас, и, если все в нашей команде будут участвовать, мы вполне могли бы организовать это через неделю. Что вы думаете насчет следующей субботы?

Элизабет рассмеялась. Ей всегда было интересно наблюдать организационную тактику сестры в действии.

– Зачем спрашивать нас? – заметила она. – Лучше спроси у «Друидов», смогут ли они выступить, и узнай у администрации насчет спортзала.

– Спасибо за подсказку! – воскликнула Джессика, снова вскакивая из-за стола. – Хорошо иметь гениальную сестру-двойняшку!

В следующую секунду она умчалась, рванув с такой скоростью, что чуть не врезалась в идущую ей навстречу с опущенной головой девушку.

– Осторожно! – крикнула Джессика, раздраженно мотнув головой, и удалилась в направлении учительской.

– Лиз, как ее зовут? – негромко спросила Инид, наклонившись вперед, чтобы лучше рассмотреть девушку, которая подняла голову, огляделась вокруг с выражением смятения на лице, затем вновь опустила голову и медленно пошла к столику.

– Ее зовут Шерри, не правда ли? – спросил Уинстон.

Элизабет нахмурила брови:

– Нет, не Шерри. Ее имя Линн Генри. Она тихоня такая.

В последнее время Элизабет не раз замечала эту высокую замкнутую девятиклассницу и задавалась вопросом о том, что она из себя представляет.

– Линн Генри! – воскликнула Инид, щелкнув пальцами. – Я ее все время встречаю, но не могу вспомнить имени. У нас с ней два общих урока, но она никогда слова не вымолвит. Она как привидение. Как-то «заплывает» в класс за минуту до начала урока, сидит тихонько на своем месте и уходит со звонком. Она ни с кем никогда не говорит.

– Думаю, у нее совсем нет друзей, – печально промолвила Элизабет.

– Она не выглядит особо располагающей, – пренебрежительно сказала Лила. – Не могу себе представить, кто захочет дружить с такой.

– Лила, – пристыдил ее Уинстон, – неужели в тебе нет ни грамма доброты?

Лила скорчила гримасу:

– Да ты посмотри на нее. Она ведь просто сидит, уставившись в свой сандвич, как будто она из другого мира.

Элизабет посмотрела туда, куда глядела Лила. И правда, Линн Генри сидела, опершись локтями о стол, без всякого выражения на лице.

Элизабет почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.

– Она, должно быть, одинока, – мягко сказала она, наблюдая, как девушка откусила кусок сандвича и начала автоматически его жевать, как бы не замечая вкуса.

Элизабет не могла представить себе, как это можно обедать одной, сидя в наполненном болтающими и смеющимися школьниками кафетерии.

Однако выражение лица девушки было совсем неприветливым, просто каменным. Элизабет стало интересно, о чем это она может думать. Со вздохом Элизабет повернулась обратно к друзьям, продолжая думать об этой девушке, но лишь вполуха слышала, что рассказывал Уинстон про свой экзамен по истории. Думала она о Линн Генри.

«Главное, – размышляла Линн, – это вести себя так, как будто мне все безразлично. Если я смогу это, то все будет хорошо».

Она терпеть не могла обеденные перерывы. В остальном день был ничего – ничего выдающегося, но и ничего ужасного. Она приучила себя к школьному ритму, и ей удавалось прожить весь день в школе, как будто во сне. А иногда это так ей и казалось.

Но обеденный перерыв был ужасен. Ей было неудобно одной становиться в очередь в кафетерии. Все вокруг поджидали друзей, шутили, болтали. Но никто ничего не говорил Линн. Как будто она была невидимой.

Линн открыла коричневый бумажный пакет, который приготовила для нее мать, и автоматически развернула сандвич. Она откусила кусочек, при этом напомнив себе, что, чем скорее она доест сандвич, тем быстрее сможет вернуться в библиотеку. Если бы библиотекарь позволил ей, она там бы и обедала. Но приносить еду в библиотеку было запрещено.

«Обеденный перерыв предназначен для отдыха, – с улыбкой сказал ей однажды библиотекарь. – Пойди лучше пообщайся с друзьями!»

«А что я должна была на это ответить? – грустно подумала Линн, нахмурившись и положив сандвич на тарелку. – Что у меня нет друзей? Что я – никто?»

До того как Линн начала учиться в старших классах, она в действительности так не считала. Она уговаривала себя, что, как только она станет чуть постарше, окружающие перестанут обращать столько внимания на то, кто как выглядит, кто принадлежит к «надлежащей» компании и тому подобное.

Но теперь, когда Линн перешла в девятый класс, у нее уже не было никаких иллюзий. Никто не хотел с ней дружить. Никто даже не замечал ее существования! Она просто как будто растворилась на заднем плане.

Снова взявшись за свой сандвич, Линн вспомнила, как неделю назад на уроке английского языка мистер Коллинз прочитал вслух стихотворение. Ей нравился английский язык, и ей нравился мистер Коллинз. Он был похож на кинозвезду. Он был рыжеватым блондином с теплой улыбкой и очень молод. Его все любили. Но что еще важнее, он несколько раз похвалил Линн, написав хорошие слова в конце ее сочинений. Однажды он написал, что у нее, похоже, врожденная склонность к писательству. После этого она несколько дней как будто светилась. Если бы он знал, как много это для нее значило!

Но у нее все равно появился горький привкус во рту, когда она вспомнила голос мистера Коллинза, зачитывавшего вслух стихотворение Эмили Дикинсон:

Я никто! А кто есть ты? Может быть, и ты никто?

Она сразу выпрямилась на стуле, вырванная из дневной дремы, с учащенно забившимся сердцем.

«Я никто! А кто есть ты?»

Как будто мистер Коллинз нашел ее дневник и зачитал его вслух. Эти строки могла написать она. Как будто это говорил ее внутренний голос.

Мистер Коллинз продолжал читать, глубоким голосом вдыхая жизнь в стихи. Затем он положил книгу на стол и спросил учеников, что они об этом думают. По очереди стали подниматься руки, высказываться мнения. А Линн просто сидела и молилась о том, чтобы побыстрее прозвенел звонок. Она никогда так ужасно себя не чувствовала.

«Я никто, – все время думала она. – Какие гнетущие слова. Как Эмили Дикинсон могла написать такое?»

Больше ничего из того, что говорил мистер Коллинз, Линн не слышала. Она вновь погрузилась в дрему, представляя, что находится дома, в своей спальне, и играет на гитаре за закрытой дверью. Она практически чувствовала струны пальцами. Линн обожала гитару. Когда она играла, она не ощущала себя «никем».

Но еще предстояло дожить до конца обеденного перерыва и до конца длинного, медленно тянущегося дня, чтобы потом сесть в автобус и отправиться домой. Линн вновь положила сандвич на тарелку, глаза ее наполнились слезами.