Холодная война: политики, полководцы, разведчики - Леонид Млечин

Его назначение осенью 1943 года послом в Советском Союзе встретили одобрительно. Гарримана в Москве знали, потому что он в двадцатых годах имел концессию на разработку марганцевых руд. Когда концессию закрыли, советское правительство ему все выплатило, так что он остался доволен.

В Москву Гарримана привез государственный секретарь Соединенных Штатов Корделл Халл, который двенадцать лет занимал этот пост (дольше кого бы то ни было). 25 октября 1943 года госсекретаря и нового посла приняли Сталин и Молотов.

Позже Молотов заметил:

— Выяснилось, что вы жесткий человек, с вами не просто иметь дело.

Гарриман обиженно ответил:

— Я ваш друг.

— Мы знаем, — сказал Молотов. — Это был комплимент.

Энергичный и преданный делу, Гарриман занимался делами восемнадцать часов в сутки и требовал такой же преданности от подчиненных. Докладные записки и аналитические справки, по словам его коллег, посла мало интересовали. Он считал, что в Москве все решают личные отношения с хозяевами государства.

Гарриман чаще других американцев встречался со Сталиным. В 1945 году вождь пятнадцать раз принимал посла в Кремле. Гарриман коллекционировал знаменитостей, как дети собирают почтовые марки. Коллеги замечали: когда речь заходила о Гитлере, Гарриман неизменно повторял, что никогда с ним не встречался. В его словах звучало сожаление, как охотник сожалеет о трофее, который ушел у него из рук.

«Он всегда занимает место в первом ряду, — писал о Гарримане его коллега — британский посол в Москве сэр Арчибалд Кларк-Керр. — Он желает выглядеть важным и тем самым напоминает покойного президента Теодора Рузвельта, о котором говорили, что он всегда хотел был младенцем на крестинах, женихом на свадьбе и покойником на похоронах».

Гарриман вел в Москве достаточно скромный образ жизни. В его комнате установили железную печку, трубу вывели в окно. Он катался на лыжах, играл с дочкой в бридж.

В час ночи (в Москве уже наступило 13 апреля) в резиденцию посла позвонил дежурный, чтобы сообщить Авереллу Гарриману печальное известие, только что сообщенное радиостанцией американских вооруженных сил. Трубку взяла дочь посла Кэтлин и передала новость отцу. Всех гостей тут же отправили домой.

«В 02.50 минут, — пометил дежурный в приемной Вячеслава Михайловича Молотова, — позвонил Гарриман и просил сообщить Народному комиссару, что незадолго до 23 часов по московскому времени скончался президент Соединенных Штатов Рузвельт. Гарриман заявил, что сегодня днем, по возможности раньше, он хотел бы видеть г-на Сталина и г-на Молотова».

Почти сразу Гарриман перезвонил: желательно увидеться с Молотовым немедленно. В пять минут четвертого дежурный из Наркомата иностранных дел сообщил в американское посольство: Вячеслав Михайлович сам приедет к послу. Надо понимать, Молотов успел посоветоваться со Сталиным, который так рано не ложился. Ночью лимузин Молотова подъехал к Спасо-Хаусу.

На следующий день Гарриман доложил в Вашингтон: «Молотов казался очень расстроенным и взволнованным… Я никогда не видел его таким искренним».

В восемь вечера американского посла привезли к Сталину.

«Он встретил меня скорбным молчанием, — писал Гарриман, — и не отпускал моей руки секунд тридцать…

— Президент Рузвельт умер, — сказал Сталин, — но дело его должно быть продолжено. Мы окажем президенту Трумэну поддержку всеми своими силами».

Сталин связывал с Рузвельтом немалые надежды. Война еще не была окончена, вермахт продолжал сопротивляться. И тем более не была решена судьба послевоенного мира, где многое зависело от позиции президента Соединенных Штатов.

Президент Франклин Делано Рузвельт считал, что после войны предстоит создать систему коллективной безопасности, избегая соперничества среди победителей. Молотову Рузвельт говорил, что после войны останутся четыре полицейских, которые будут следить за остальными странами, — Англия, США, Советский Союз и Китай. Этим четырем странам только и будет позволено иметь оружие.

К американскому президенту в Москве относились заметно лучше, чем к Черчиллю. В военные годы выступления Рузвельта печатались в советской прессе и комментировались самым благоприятным образом.

«Сталин чувствовал себя с президентом вполне комфортно, — считал Гарриман. — Сталин обращался с президентом как со старшим, всячески стараясь понять, что у него на уме. Мысли Рузвельта ему, очевидно, понравились, он относился к президенту с особым почтением и уважением».

А теперь в Белом доме знакомого Сталину и симпатичного ему президента сменил вице-президент Гарри Трумэн, который не имел опыта в международных делах и презирал безбожный коммунизм. Когда Германия напала на Советский Союз, Соединенные Штаты еще не воевали. Один журналист остановил сенатора из Миссури Гарри Трумэна на ступенях Капитолия и спросил, как в этой ситуации должна себя вести Америка.

Трумэн, считавший оба режима отвратительными, ответил с прямотой, свойственной уроженцам Среднего Запада:

— Если мы увидим, что Германия побеждает, нам следует помочь России. А если будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. И пусть они убивают друг друга сколько могут; хотя я ни в коем случае не желаю Гитлеру победы.

Многие американцы не видели особой разницы между нацистским и сталинским режимом. Такой точки зрения придерживался известный американский дипломат и специалист по России Джордж Кеннан, чье имя не раз возникнет на страницах этой книги.

24 июня 1941 года, через день после нападения нацистской Германии на Советский Союз, Кеннан писал своему другу: «Россия безуспешно пыталась обеспечить свою безопасность за счет компромиссов с Германией и направить немецкие военные поползновения на Запад. Москва заботилась исключительно о собственных интересах. Надо реалистически оценивать настоящее положение России: эти люди вели опасную игру и должны теперь сами нести ответственность. Подобный взгляд не помешает оказывать ей материальную помощь, что требуют наши собственные интересы, но мы не можем отождествлять себя с воюющей Россией политически и идеологически. Более правильно считать Россию «попутчиком», пользуясь принятым в Москве термином, а не политическим союзником».

Историю холодной войны, которая почти без промедления сменила войну горячую, принято отсчитывать от фултонской речи Уинстона Черчилля. Но когда в марте 1946 года Черчилль говорил о железном занавесе, разделившем Европу, и призывал Соединенные Штаты объединить усилия с Англией, чтобы противостоять мировому коммунизму и Советскому Союзу, холодная война уже началась.

Мысленно возвращаясь к счастливым и волнующим событиям весны сорок пятого, политики и историки еще долго будут пытаться понять, почему вчерашние союзники так быстро стали врагами. Радость советских и американских солдат-победителей, встретившихся на Эльбе 26 апреля 1945 года, была искренней. Но уже через несколько месяцев союзники оказались по разные стороны баррикады. И многие десятилетия они будут считать друг друга врагами и всерьез готовиться к войне. Память о союзе в борьбе с нацизмом исчезнет быстро, а след холодной войны останется надолго, если не навсегда.