Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Хорошо, хорошо, мы не отправим его далеко, если остальное придется, – сказал мистер Теливер. – Но и вы не подбрасываете камень под колесо с вашею стиркою, если мы не найдем школы поближе. Вот, Бесси, один порок за вами: увидите вы палку на дороге, вам вечно думается, будто нет и возможности перешагнуть через нее. Не дали же вы мне нанять хорошего извозчика, потому что у него была родинка на лице.

– Дорогой мой! – сказала мистрис Теливер с кротким удивлением, – когда это я не возлюбила человека оттого, что у него была родинка на лице? Право, родинки-то мне еще нравятся; у моего брата, что умер, была родинка на лбу. Не могу припомнить, мистер Теливер, когда предлагали вы нанять извозчика с родинкою. Был у нас Джон Гибс, у него на лице не было родинки и я настаивала еще, чтоб вы наняли его и вы его наняли; и не умри он от воспаления – мы еще доктору Тернбулу заплатили за леченье – он бы и теперь возил вашу телегу. Разве была у него родинка, где и невидно, да как же мне это знать, мистер Теливер?

– Нет, нет Бесси, не про родинку я думал, что-то другое было у меня в голове… да все равно. Ах! трудное дело говорить. Я думаю теперь, как найти школу-то настоящую, куда отдать Тома, а то меня, пожалуй, подденут, как с академиею. С академиями не хочу иметь никакого дела; какая бы ни была эта школа, куда я отдам Тома, только это не будет академия, это будет место, где ребята занимаются чем-нибудь другим, кроме чищенья сапог и выкапыванья картофеля. Трудная необыкновенно штука выбрать школу.

Мистер Теливер остановился на минуту и заложил обе руки в карман своих панталон, как будто он надеялся найти в них какое-нибудь внушение. По-видимому, он не ошибся в расчете, потому что он тут же прибавил:

– Знаю, что мне делать, поговорю об этом с Райлэ; завтра он приедет для третейского решение о плотине.

– Что ж, мистер Теливер, я выдала простыни для лучшей постели. Касия взяла их повесить к огню. Это не лучшие простыни, но они достаточно хороши, чтоб спать на них кому вам угодно; а уж эти голландского полотна простыни, право, раскаиваюсь, что купила их; пригодятся они только, как нас выложат на стол. Умирайте хоть завтра, мистер Теливер, они выкатаны превосходно, совсем готовы и пахнут лавандой, так что любо в них лежать. Они в левом углу, в большом дубовом ларце с бельем, и никому не доверю я и вынуть-то их.

Произнося эту последнюю фразу, мистрис Теливер вынула из своего кармана блестящую связку ключей и выбрала один из них, потирая его между пальцами и смотря с кроткою улыбкою на огонь. Если б мистер Теливер был человек подозрительный, то он мог бы подумать, что она нарочно вынула ключ, как бы предчувствуя в своем воображении минуту, когда действительно понадобится достать лучшие голландские простыни для его окончательного успокоение. По счастью, он был не таков; его подозрение возбуждались только когда дело шло о его праве на силу воды; кроме того, он имел супружескую привычку не слушать слишком пристально, и, назвав Райлэ, он по-видимому был очень занят ощупываньем своих шерстяных чулок.

– Я думаю, я напал на дело, Бесси, – заметил он после короткого молчание: – Райлэ именно такой человек, который должен знать какую-нибудь школу; он учился сам и бывает во всяких местах и для третейского решения и для оценки и прочее. Завтра вечером, как дело покончим, у нас будет время потолковать. Знаете, я хочу из Тома сделать такого же человека, как Райлэ, который говорил бы как по писанному и знал бы бездну таких слов, что по себе ничего не значат: закон никак не ухватится за них; да и дело-то также узнал бы основательно.

– Пожалуй, – сказала мистрис Теливер: – я не прочь, чтоб мальчика воспитали, чтоб он и говорил порядочно, и знал все, и ходил откинув сипну назад и зачесал себе хохол. Только эти краснобаи из больших городов носят все почти манишки; истаскают до нитки жабо, да потом и закрывают его тряпичкой. Я знаю, Райлэ это делает. И потом, если Том переедет жит в Медпорт, у него, как и у Райлэ, будет дом с такою кухнею, что в ней повернуться нельзя и никогда не достанет он себе свежего яйца к завтраку, и спать-то будет в третьем или четвертом этаже – почем знать, и до смерти сгорит прежде, чем сойти-то вниз успеет.

– Нет, нет, – сказал мистер Теливер, – у меня и в голове не было, чтоб он переехал в Медпорт: я разумею, чтоб он открыл свою контору здесь, в Сент-Оггсе, возле нас, и жил бы дома. Но, продолжал мистер Теливер, после короткой паузы: – и чего я боюсь – с головою Тома не сделаешь ловкого парня. Сдается мне, что он плутоват. В вашу родню пошел он, Бесси.

– Да, что правда, то правда, – сказала мистрис Теливер, хватаясь только за последнее предложение без всякой связи: – и любит так солоно есть, совершенно как мой брат и мой отец.

– Жаль, однако ж, – сказал мистер Теливер: – что малец, а не девочка, пошел по матери. Вот чем худо перекрещивать породы: не рассчитаешь точно, что из этого выйдет. Девчонка вышла в меня; она вдвое острее Тома. Боюсь, слишком остра для женщины, продолжал мистер Теливер, сомнительно покачивая головою со стороны на сторону. – Беды нет, пока она мала; но чересчур острая женщина не лучше длиннохвостой овцы, ради остроты никто за нее дороже не даст.

– Да, беда еще, пока она и мала, мистер Теливер: – вся эта острота выходит только в шалостях. Ума не приложу, как сделать, чтоб она хоть два часа проносила чистый передник. И теперь вы меня надоумили, продолжала мистрис Теливер, вставая и подходя к окошку. – Не знаю, где она теперь, а ведь уж пора и чай пить. Так и думала: бродит себе взад и вперед у воды, как дикарка. Упадет она в нее когда-нибудь.

Мистрис Теливер сильно постучала в окно, поманила и покачала головою, повторив этот процесс несколько раз, прежде нежели она возвратилась к своему креслу.

– Говорите вы про остроту, мистер Теливер, – заметила она, садясь: – а я уверена, ребенок глуп во многом. Пошлю ее наверх за чем-нибудь – она забудет, зачем пошла, сядет на пол да и примется заплетать волосы и поет про себя, словно сумасшедшая, а я все время жду ее внизу. Слава Богу! в моей родне этого никогда не бывало. Да у нее темная кожа, как у мулатки. Это тоже не в мою родню. Не люблю роптать на Провидение, а тяжело, что у меня всего одна дочь, да и та уродилась полудурьей.

– Пустяки! – сказал мистер Теливер: – она прямая, черноглазая девчонка, какую только пожелать можно всякому. Не знаю, в чем она отстала от других детей, а читает не хуже самого священника.

– Волосы-то у нее не вьются, что я с ними ни делаю; и бесится она, если завью их в бумажки, и никак не принудишь ее смирно стоять, чтоб припечь их щипцами.

– Так обстричь ее, обстричь под гребенку, – сказал отец вспыльчиво.

– Как это вы только можете так говорить, мистер Теливер! Она девочка большая, ей пошел уже десятый год, и высока она, не по летам, нельзя обстричь ее волос. У ее двоюродной сестры, Люси, локоны кругом и каждый волосок на месте. Право, зависть берет, что у моей сестры Дин такой красивый ребенок; я уверена, Люси более пошла в меня, нежели мое собственное детище.

– Мого, Мого! – продолжала мать полуласковым, полураздраженным тоном, когда эта ошибка природы вошла в комнату: – сколько раз мне говорить вам, чтоб вы не подходили близко к воде? упадете в нее когда-нибудь да утоните, и станете потом жалеть, что не слушались матери.