Цистерна - Михаил Ардов

Между тем у конвоиров был вовсе не свирепый, а какой-то будничный вид Да и сам узник с ленивым любопытством поглядывал по сторонам, щурясь от яркого солнца, и, казалось, вовсе не намерен был бежать. В зубах его торчала папироса.

Они пересекли мой путь. И тогда я, заставив себя не оглядываться, быстро перешел улицу. Мне стало мучительно стыдно: я стыдился самого себя, своего благополучия, своего жирного обеда, девяти страниц, написанных утром, своего копеечного интереса к старине… Я продолжал быстро идти вдоль русла речушки, и теперь меня подгоняла не только боязнь опоздать к сроку свидания, но и подсознательное желание убежать подальше от неприятной встречи, вернуть себе хотя бы тень утраченного благодушия.

Но я тогда плохо знал город. Конвоиры знают его гораздо лучше. Оказалось, что я шел не самым коротким путем, и поэтому, стараясь убежать от мрачной процессии, я спешил к новой встрече с ними.

Я свернул на главную улицу, но не успел пройти и ста метров, как та же самая четверка вышла из переулка прямо на меня. Я еще ускорил шаг, а они, по-прежнему вовсе не торопясь, двинулись по мостовой. Я шел вперед них и, оборачиваясь на каждом шагу, смотрел и смотрел прямо в худое лицо, видел тонкий нос и бумажный мундштук папиросы, которую арестант все еще жевал. Мое отвратительное любопытство здесь, на главной улице, разделяли еще несколько прохожих, и это скрадывало часть вины.

Куда его ведут?.. Только теперь я догадался задать себе этот вопрос и тут же увидел отгадку. Городской суд — гласила вывеска на ближайшем доме.

Серый, коротко стриженный человек, прямой, как жердь, с вывернутыми руками и сведенными лопатками, жуя свою папиросу, медленно шел по залитой солнцем улице, шел на свидание с моей новой знакомой — с моложавой женщиной в светлом нарядном костюме, которая только что ела окрошку с огурцом, на свидание с супругой доктора по имени Антон Павлович.

июнь 1968 — декабрь 1970

Продолжаем наш концерт…

Прошу вас, милостивые государи, обратить особенное внимание на предыдущий номер… Дело в том, что автор наш, вернее, рассказчик, вовсе не часто является на страницах собственной своей персоной. Он предпочитает не высовывать носа, все время норовит скрыться в пестрой толпе персонажей, в их базарной разноголосице…

Ну-с, а теперь позвольте мне…

Нет-нет… Виноват, еще два слова… Мне пришло сейчас в голову, что «Цистерна» все же название неподходящее. Само по себе оно не такое уж плохое. И, конечно, вполне бы сгодилось, кабы ему удалось осуществить свой замысел…

Ну а как же бы наименовать то, что получилось?

Не знаю… Может быть, как-нибудь так: история одной неудачи. Эдакий новейший жанр…

Бесспорно он — неудачник… Да, честно говоря, здесь присутствуют теперь целых два неудачника — молодой и старый. Старый и молодой…

Но — продолжаем наш концерт…

А городок между тем прелестный — весь иссечен оврагами и вздыбился буграми, дома и сады то карабкаются на самый верх, то прячутся в низинах… Петляют и горбятся улицы, поросшие травою, по ним расхаживают степенные куры и горластые петухи…

Окна все с резными наличниками, на фасадах под крышами игрушечные балкончики — гуляночки… Всюду лавочки, крылечки, на них сидят соседки, глазеют друг на друга и на прохожих, щелкают семечки, судачат обо всем на свете и на своей улице и, отгоняя комаров, ритмически обмахиваются березовыми ветками…

Особняк на бывшей Дворянской улице. Каменная кладка, два этажа, чугунное крыльцо, навес над парадной дверью. Все хорошо, но почему-то торчит поперек тротуара несообразно большой балкон с массивными каменными кронштейнами — эдакая тяжелая нижняя челюсть, выпяченный подбородок…

Здесь помещалась частная женская гимназия Гидройц-Юраго.

А под балконом скамеечка, а на скамеечке — старичок, старушечка и беленькая кошечка с розовым хвостиком. Всей семьей гуляют, дышат вечерней прохладою…

И почти у каждого деревянного домика над крыльцом пристроена низенькая верандочка. Там обычно обитают молодые пареньки и девчонки на выданье, оттуда по вечерам подрываются пластинки и магнитофончики:

Хмуриться не над-да, Лад-да,

Хмуриться не над-да, Лад-да!

— А-а-а… Сегодня это что за базар?.. Вот в прошлое воскресенье…

— А куда она мне?

— Бери, бери! Чего смотришь?

— Ну и нечего глядеть!

— Вы говорите такую цену и не стесняетесь?!

— Это ведь шуба, не пальто…

— Дырявая шуба.

— Сам ты дырявый!

— Кругом одна дырка!

— Постыдились бы бесстыдство свое показывать!

— Это что это у вас лохматое? Шиньон?

— Шиньон.

— Ну, и сколько?

— Тридцать рублей… Его расчесать можно.

— Да ты померяй, померяй… Самый сейчас модный сапог!..

— В прошлое-то воскресенье тепло было…

— Бог-то, видать, совсем уж старый стал. Все путает — когда дождь надо, когда чего…

— У меня была ротонда на лисьем меху…

— Ротонда? Это что за ротонда?

— Все я продала, все у меня было. Какие у меня были сережки с бирюзой и с аметистом. Я работала в поликлинике, и лучше меня из сестер никто не одевался. Потому что мне сестра из Москвы присылала. Эх, всего я поносила, всего покушала. Икорку кушала и рыбку…

— Рыбка-то вон и сейчас есть. Треска…

— Да и той нет…

— Если бы у меня был жив зять, я бы так не бедствовала…

— Вот, бери одеяло…

— Нужно оно мне, как на Петровку варежки!

— Да ты мне ее так отдай, впридачу…

— У меня давалка-то не на палке, была бы на жерде, совал бы везде!..

— Это сестрина кофта. Болела она крепко. Теперь схоронили… Осталась я одна, как куст обкошенный…

— А деньги-то на поминки приготовила ли? Припасла?

— А куда они мне? Я уж есть не захочу… Завоняю — придут, похоронят…

— Поверх земли-то не положут…

— Где этот цыган-то тут вертелся? Не видали? Я ведь ему полтинник за двугривенный сдала!..

— Уж он убег…

— Вы скажите, какая ваша цена?

— Ну, рублишку я дам…

— Рублишку?..

— Это же рухлядь, рвань!

— Ведь это — бывалочная вещь…

— Ей, может, сто годов!

— Самому тебе — сто годов!

— Вот всегда так. Пойдешь на базар, какая-нибудь очередь прицепится. Ну и стоишь…

— Я себе в питании не отказываю. Я тогда только себе отказываю, как придет пост. А в мясоед я себе ни в чем не отказываю.