Искупление - Дэвид Бальдаччи

И было еще кое-что. Иногда в такие моменты проявлялся также цвет, связанный с тем или иным человеком. Еще одно проявление синестезии[6], вызывавшее у Декера непроизвольное сочетание цветов с бессвязными на первый взгляд вещами, такими как смерть или числа.

С этим стариканом почему-то ассоциировался цвет бордо. Что-то новенькое.

«А вообще бордо – это что?»

– Вы кто будете? – спросил он, поднимаясь и отряхивая с колен травяные ошметки.

– Не признал? А впрочем, чему тут удивляться. Для вас арестанты все на одно лицо. А от меня тебе спасибо за отсидку.

«Точно, сиделец».

Все это слышала и Джеймисон, ускоряя шаг. Она уже и пистолет наполовину вытащила из опасения, как бы этот старик не явился сюда для сведения счетов. За годы службы Декер упрятал за решетку много кого. И этот тип, очевидно, один из них.

Когда старик остановился в паре метров, Декер окинул его взглядом. Сам он был ростом под два метра, а стрелка весов под ним плясала у отметки «130». При поддержке Джеймисон и ее подстегивании насчет спорта и здорового питания он за последние два года сбросил больше сорока кило. Большей «худобы» вряд ли уже достичь.

У старика рост был примерно метр восемьдесят, а веса не набиралось и семидесяти; шестьдесят пять от силы. В ширину – как распиленная вдоль доска. Кожа вблизи казалась хрупкой, как старый пергамент, того и гляди разлезется.

Звучно вобрав горлом слизь и слюну, старикан повернул голову и святотатственно харкнул на кладбищенскую землю.

– Прям-таки не узнаешь? У тебя ж вроде глаз-алмаз, а память как у фотоаппарата?

– Кто тебе это сказал? – насторожился Декер.

– Твоя старая напарница.

– Мэри Ланкастер?

Старикан кивнул:

– Она мне выдала и то, что тебя можно застать здесь.

– Что ее на это подвигло?

– Я Мерил Хокинс, – произнес старикан тоном, будто объясняющим здесь его присутствие.

У Декера приотвисла челюсть. Хокинс на это осклабился, хотя улыбка не коснулась его глаз. Выцветшие и неподвижные, они едва теплились огоньком жизни.

– Ну что, вспомнил теперь?

– Как ты очутился на свободе? У тебя же пожизненный, без УДО.

Между ними властно встала подоспевшая Джеймисон.

– А это Алекс Джеймисон, твоя новая напарница, – кивком указал на нее Хокинс. – О ней Ланкастер тоже мне рассказывала.

Он опять перевел взгляд на Декера:

– Отвечая на твой вопрос. В тюряге я больше не сижу, потому что у меня рак в последней стадии. Самый дрянной, поджелудочной. Люди живут от силы пять лет, но мне и это не светит. Всякая там химия, облучение и прочее дерьмо, которые мне к тому же не по карману. – Он дотронулся до своего лица. – Еще и желтуха. Так что, видишь, поздняк метаться. Ну и метастазы, само собой. Громкое словцо, а означает, что рак сжирает меня со всех концов. Теперь вот и мозг тоже. Последний, стало быть, иннинг[7]. Я уже не жилец, однозначно. Неделя от силы, и загнусь к чертям собачьим.

– И что, это причина для выхода на свободу? – усмехнулась Джеймисон.

Хокинс пожал плечами:

– Это именуется «освобождением из соображений гуманности». Обычно заявление на него подает заключенный, но ко мне в камеру они пришли сами, с бумагами. Я заполнил, они позвали врачей, чтобы одобрили, и вот вам пожалуйста. Государство, стало быть, не пожелало оплачивать счета за мое лечение. Я сидел в одной из тех частных тюрем. Они выставляют счет штату, а кто будет возмещать? Все дорожает, растет в цене. Наносит урон их бюджету. Меня теперь считают безобидным. За решетку я угодил, когда мне было пятьдесят восемь. А сейчас мне семьдесят. Хотя выгляжу на все сто. Накачан препаратами для того лишь, чтобы волочить ноги и разговаривать. Как уйду отсюда, меня несколько часов будет выворачивать наизнанку, а потом наглотаюсь таблеток, чтоб хоть ненадолго заснуть.

Джеймисон рассудила:

– Если вы принимаете обезболивающее по рецепту, значит, какая-то помощь вам все же оказывается.

– Я разве сказал, что они по рецепту? Все вовсе не так, как кажется. Хотя мне именно это по душе. Только б снова не загреметь в тюрьму за то, что покупаю наркоту с улицы. Слишком большая, понимаешь ли, цена. – Улыбка съежила его желтушное лицо. – Знал бы я это раньше, то давно бы закосил.

– Вы хотите сказать, что вам вообще нет никакой помощи на свободе? – недоверчиво спросила Джеймисон.

– Говорят, в какой-нибудь хоспис меня б еще, может, и взяли, но как туда попасть? Да и не хочу я туда. Я хочу быть здесь. – Хокинс взглядом кольнул Декера.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил тот.

– Ты упек меня за решетку, – обличительно ткнул в него пальцем Хокинс. – Но ты ошибся. Я невиновен.

– Так все говорят, – едко заметила Джеймисон.

Хокинс пожал плечами:

– Все меня не заботят. Только я сам. – Он поглядел на Декера. – Ланкастер тоже считает меня невиновным.

– Не верю, – сказал Декер.

– А ты ее спроси. Она потому и сказала мне, где тебя искать.

Он приумолк и поглядел на гаснущее небо.

– У тебя еще есть шанс все исправить. Может, ты сможешь это сделать, покуда я еще жив и брыкаюсь. А если нет, то и ладно. Главное, чтобы ты к этому пришел. Таково будет мое наследство, – добавил он со слабой усмешкой.

– Он теперь в ФБР, – вклинилась Джеймисон. – Берлингтон и ваше дело в его епархию больше не входят.

Хокинс растерянно развел руками.

– Я слышал, ты ратуешь за правду, Декер. Неужели я ослышался? Если так, то жаль: такой долгий путь проделан впустую.

Не услышав ответа, Хокинс вынул клочок бумаги.

– Я буду в городе еще два дня. Вот адрес. Может, свидимся, может, нет. От тебя зависит. Но если не придешь, то на тебе повиснет здоровенный хер с того света.

Декер взял бумажку, по-прежнему не говоря ни слова.

Хокинс взглянул на два одинаковых надгробия.

– Ланкастер рассказывала мне о твоей семье. Рад, что ты нашел их убийцу. Но полагаю, что ты так и живешь с ощущением вины, хотя на тебе ее нет. Мне это, черт возьми, понятно, как никому другому.

Хокинс повернулся и, удаляясь, медленно побрел между могилами, пока темнота не поглотила его целиком.