Шахта - Михаил Балбачан

– Все не угомонишься никак? – прошипел Балабанов. – Замучил уже всех трепотней своей!

– Я, Прошка, знаешь, терплю, терплю… – оскорбился Пуговкин, но умолк.

Слепко встал, вытер руки о штаны. Глаза слезились, и он резким стыдливым движением утерся рукавом. Впрочем, похоже было, что никто, за исключением Пуговкина, ничего не заметил. Несколько успокоившись, он расправил плечи и на блатной манер надвинул кепку почти что на нос. Заботливый Карпуша принес широкий брезентовый пояс со страховочным карабином. Кто-то сунул в карман тяжелый клубок бечевы и дружески хлопнул по спине. Слепко тоже зачем-то охлопал себя по бокам, тщательно застегнул все пуговицы, даже под воротником, подтянул сапоги. Все эти мелочи чрезвычайно занимали его, хотя в голове было совершенно пусто, только немного звенело.

– Что же, голубчик, – подал голос Грехов, оторвавшись от созерцания собственных сапог, – вижу, у вас все готово. Поднимайтесь потихонечку, не спешите. Когда доберетесь до верхушки, спускайте бечеву, мы вам подадим что требуется. Не забудьте там привязать ее конец к чему-нибудь. Главное, отдыхайте почаще, а если что – сейчас же страхуйтесь карабином. Ну-с, ступайте!

Слепко едва разбирал, что ему говорили. Слова доносились как через вату. В окружении заботливых товарищей он приблизился к неохватным черным бревнам, но окружавшие вдруг отступили, и он остался один. Ввысь тянулся ряд ржавых скоб, вбитых во влажную, остро пахнувшую древесину. Он ухватился за первую.

– Не смотри вниз! – четко сказали ему. – Ни в коем случае не смотри!

Евгений полез по скобам, напряженно глядя вверх, и мачта сразу же начала заваливаться на него. Он зажмурился, помотал головой и продолжил подъем с закрытыми глазами. Вдруг правая нога соскользнула, он едва не сверзился, открыл, конечно, глаза, но решил смотреть только на ближние скобы.

– Осторожней, Слепко! – послышался голос Грехова.

Левая рука уставала быстрее правой, поэтому лезть приходилось как бы боком. Правая рука хватала очередную скобу, а правая нога вставала на другую, перед тем упиравшуюся в колено. Он подтягивался, переносил последовательно левую ногу и левую руку, припадая грудью к бревну. И так снова и снова. Главное было – не смотреть вниз. А хотелось. Кто-то щекотно нашептывал ему в ухо: «Да взгляни же, взгляни, ведь интересно, как там...»

– Не посмотрю, – вслух объявил он этому «кому-то», – не посмотрю-ю!

Он отчетливо видел свои руки, особенно костяшки, необыкновенно белые на фоне красных, налитых кровью пальцев. Поверхность мачты покрыта была капельками смолы. Спереди его телогрейка была уже вся ею перемазана, и при каждом движении липла к столбу, или отдиралась от него с сухим противным треском.

Рука схватилась за воздух! Тело Евгения сжалось от ужаса, но оказалось, что просто закончился первый ярус. Заметно утончившееся бревно, по которому он взбирался, завершилось косым обрезом. Ветер дул сильнее, чем внизу, и хомут, к которому крепился стальной трос растяжки, ощутимо дрожал. Как мог, удобно устроившись на нем, Евгений собрался с духом и все же посмотрел вниз. Ничего особенного он там не увидел, все выглядело так, словно он забрался на обыкновенную пихту. Кучка людей молча смотрела на него. Пятна их запрокинутых лиц отчетливо выделялись на темном фоне. Он глянул вверх, но сразу же, словно его ударили, потупился и судорожно вцепился в шершавую холодную железку.

Как он одолел второй ярус, Евгений и сам не понял. Вдруг оказалось, что уже все: перед носом – новый косой уступ и хомут с растяжкой. Он очень вспотел, сердце сильно билось. Холодящий ветер нахально задувал в рукава, трепал козырек кепки. «Отдохну, пожалуй», – подумал Евгений и повис, неудобно продев обе руки в скобу и прижавшись щекой к липкому дереву. Про карабин он просто-напросто забыл. Но особого отдыха не получилось. Под задравшуюся телогрейку хорошо поддувало, а скоба все больнее и больнее врезалась в подмышку. Он все-таки заставил себя провисеть некоторое время, пока тело не начало дубеть.

Перебраться на следующий ярус оказалось непросто. Скобы там не продолжали линию второго яруса, а шли почему-то сбоку. Просто так дотянуться до них было невозможно. Недолго думая, Евгений закинул на хомут левую ногу, немыслимо изогнулся и лег на узкий косой уступ. В тот момент его тело удерживалось лишь усилием кисти правой руки. В ужасе он ухватился другой рукой за край бревна под собой, перенес на нее центр тяжести и, рванувшись, дотянулся правой рукой до нижней скобы третьего яруса. Правая нога при этом соскользнула, но левая как-то удержалась. Чувствуя, что срывается, он рванулся еще раз, ухватился за вторую скобу, подтянулся, перехватился за следующую… Страх пропитал все его тело, напряг каждую мышцу. Руки дрожали.

– Ничего, Женька, не трусь! – вслух подбодрил он себя. – Выдержим, половина только осталось. Голос был чужой, незнакомый.

– Евгений Семеныч! Евгений Семеныч! – заголосили внизу. – Не спеши-ите! Отдыха-ай-те! Евгений Се-ме-еныч!

Слепко коротко глянул туда. Да, так высоко он еще никогда не забирался. Почему-то ему показалось, что отдохнуть можно будет только на следующем хомуте, и он упорно продолжал подниматься. Начали дрожать уже и ноги, а руки – неметь. Они ослабели и не могли больше удерживать скоб. Пришлось совать их туда по локоть, и так подтягиваться. Вдруг ему стало ясно, что еще две-три скобы, и всё. Он упадет. Прямо сейчас. Страх его сделался каким-то восторженным, все чувства замечательно обострились, мир вспыхнул множеством красок. Даже то, как неуверенно, неохотно ему подчинялось онемелое тело, доставляло острое, мучительное удовольствие. Так бывает во сне, когда надвигается неминуемая угроза, а ты едва можешь пошевелиться. С отстраненным любопытством он наблюдал, как дыхание, словно тупым ножом, режет грудь, а сердце быстро тяжелеет, делаясь словно свинцовым. Последнее обстоятельство все же обеспокоило его. Евгений даже попытался остановиться, но в груди так заходило, что все тело, казалось, начало мотаться из стороны в сторону. Ветер свободно гулял под его одеждой, и было не так жарко. Все равно настойчивое желание избавиться от проклятой телогрейки начало теснить даже восторг смерти. Пот лился по лицу, щекотал спину, сочился в трусы, натекал в сапоги.

– Пол-пу-ти, пол-пу-ти, – монотонно бубнил он. Это были последние слова, которые удерживались еще в его голове, других не осталось, он забыл уже, что они там были.

Потому-то он и не остановился, когда достиг вершины третьего яруса. Только перебравшись на четвертый и поднявшись еще на десяток скоб, вбитых в единственное, но очень толстое бревно, он почувствовал, что что-то не так. Хотя, в чем именно ошибка, все равно не сообразил и остановился потому только, что ногам стало совсем мокро. Сразу же противная эта мокрота́ начала стремительно остывать, и от этого становилось все неприятнее. Он увидел вдруг свои сапоги, еле помещавшиеся на тонкой скобе, и туманную пустоту под ними. По всей видимости, мачта сильно наклонилась. Она стремительно уходила из-под ног куда-то в сторону, и он висел далеко на отлете, над самой серединой площади. Вот-вот заледеневшая спина его должна была надломиться, подошвы соскользнуть, и – конец, к тому же и руки сделались как из теста и не могли больше удержать вес тела, даже будучи глубоко продетыми в скобы. Он переплел их как сумел, прильнул к столбу и замер. Гибкая мачта качалась и скрипела.