Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер

Эрин прежде не бывала на Ривьере, и Джейк делал все, чтобы их путешествие получилось по-настоящему захватывающим. Профессионал в сфере туризма, он никогда прежде не планировал собственные поездки так тщательно, как в этот раз. Каждый день должен был открыться какой-нибудь новизной: лимонные рощи в Ментоне, бомонд в Монте-Карло, Пикассо в Кап д’Антиб и Ренуар в Кань-сюр-Мер, синема в Каннах, парфюмерные чудеса в Грассе, рыбалка в Сен-Тропе. После некоторых раздумий Джейк забронировал номер в тихой четырехзвездочной гостинице по соседству с бывшей резиденцией консула Российской империи, всего в пяти минутах ходьбы от Английской набережной.

К исходу апреля каждая деталь их двухнедельного путешествия по Ривьере была тщательно продумана; билеты и бронь на гостиницы давно лежали в верхнем ящике рабочего стола Джейка. А потом наступило балтиморское лето, жаркое и болотное, и чем ближе становился сентябрьский день, на который был назначен отъезд, тем мучительнее Джейк ощущал запутанность в силках собственных сомнений. В конце концов, подобно несложному географическому ребусу на экране его компьютера, все опасения сошлись воедино после поездки на уик-энд в центральную Пенсильванию, в городок, где родилась Эрин. Ее дядя докучал Джейку идиотски-сочувственными вопросами о фильме «Список Шиндлера». Ее старшая сестра называла ермолки хасидов, которых она видела в Питтсбурге, камилавками. И, в довершение всего, в воскресенье он провел все утро один в родительском доме Эрин, развлекая себя игрой с таксой по имени Скарлет, пока вся семья была в церкви.

Впрочем, Эрин никогда не лезла к нему в душу со своим католичеством, понимая, что он может задохнуться. Джейк тоже старался не прозелитствовать, поскольку считал это занятие интеллектуально оскорбительным и абсолютно чуждым сущности иудейства. Существовал личный опыт его друзей, которые женились на нееврейках. Была, наконец, всякого рода статистика по смешанным бракам. Все это давало основания предполагать, что Эрин перейдет в иудаизм, если он этого захочет. И вот теперь в машине, на обратном пути в Балтимор, он впервые столкнулся с ее непреклонной преданностью католичеству. Огромные детские слезы стояли в ее глазах. Через вырез бейсбольной кепки с надписью «Navy» был пропущен хвост ее рыжих ирландских волос. Эрин гладила его руку, лежавшую на переключателе скоростей, и повторяла снова и снова:

– Джейк, у нас будут дети, мы их вырастим по еврейским законам, я выучу ваши обычаи, но сама я не могу изменить своей вере. Ну, как ты не понимаешь?..

Джейк молча вел машину, раздираемый злобой. В мечущемся воображении он видел то Папу Римского, благословляющего воскресную толпу на площади Святого Петра, то черно-зеленые клетчатые юбки девочек из католических школ в вашингтонском метро, то полдюжины католических свадеб, на которых побывал. До сих пор он жил, полагая, что в христианском мире еврей должен уважать нравственные правила большинства, но при этом не терять своего достоинства. Теперь же оказалось, что он так взбешен, так враждебно настроен против церкви, как будто сама церковь повергла в руины его безмятежное будущее.

– Почему ты не можешь любить меня такой, какая я есть? – спросила Эрин по телефону через несколько дней после этой поездки.

– В том-то и дело, что я люблю тебя, Эрин. Но, пойми, я не могу жениться на тебе. Мы – маленький народ. Мать моих детей должна быть еврейкой, как ни крути, – ответил Джейк, задохнувшись от своих слов. – Иначе нельзя, – добавил он после паузы.

А через неделю долговязая тетка из «United Parcel Service» доставила ему коробку из-под 20-дюймового телевизора. Внутри Джейк обнаружил коллекцию всего, что он дарил Эрин за эти два года. Она возвратила все подарки в их первоначальных упаковках. «Это какое-то безумие!» – думал Джейк, срывая упаковку с начатого флакона французских духов, подаренных Эрин к Дню благодарения, и вытаскивая из подарочной коробки темно-зеленую шерстяную накидку, которую он привез ей из Лондона. Потом его пальцы нащупали толстую пачку писем на дне коробки. Все его любовные письма к ней, в том числе посланные по электронной почте и распечатанные, все факсы, которые он любил отправлять с работы или иногда даже с борта самолета, и не меньше двадцати открыток, отправленных из Сингапура, Катманду, Москвы, Сан-Пауло… Каждое послание было аккуратно разорвано пополам. Вся толстая пачка была перевязана голубой шелковой лентой. К ней была приложена записка: «Джейк, я любила тебя больше всего на свете, но не больше Христа. Когда-нибудь ты поймешь. Пожалуйста, не пытайся меня разыскивать. Я поменяла номер телефона. Прощай! Твоя Эр». Он сидел на полу среди всех этих подарков, теперь дважды открытых и развернутых, сидел, уставившись в потолок невидящими глазами человека, измученного бессонницей.

К счастью для Джейка, его близкий московский друг Миша Мартов, теперь уже человек семейный, отец двоих детей, оставался таким же любителем приключений, как и во времена, когда у них с Джейком Глазом (тогда еще Яшей Глазманом) была общая юность и беспечная студенческая жизнь. Миша и его жена Надя, тоже давнишняя приятельница Джейка еще по школьной московской компании, быстро обзавелись дешевыми авиабилетами, сняли недорогой отельчик в Ницце, оставили детей на попечение Надиных родителей-дачников и состыковались с Джейком на Ривьере, чтобы провести вместе целую неделю. (Джейк поменял обратный билет, чтобы вернуться в Балтимор на пять дней раньше.) Вот так и получилось, что в канун Судного дня он оказался в Амстердаме.

Джейку много раз до этого приходилось делать пересадки в Скипхоле, но в самом Амстердаме он ни разу не бывал. Неподалеку от амстердамского центрального вокзала, на площади, переполненной оборванными молодыми британцами и австралийцами, воздух был насыщен туманом. Все цвета казались приглушенными. Северное лимонное солнце пыталось пробиться через целлофановые облака. На улицах было больше велосипедистов, чем пешеходов. Чайки кружили над мусорными ящиками. И все же что-то в самой атмосфере этого города сразу же подкупило Джейка ощущением живой жизни и свободы духа. Пока он медленно шел к своей плавучей гостинице, пришвартованной к берегу Амстела, он все время подмечал приметы, присущие старинной городской культуре. Жители Амстердама выглядели хотя и буржуазно, но не по-мещански. Джейк с удовольствием отметил, а потом даже записал в дневнике, что молодые голландки, на которых он обращал внимание по дороге в гостиницу, ловили его взгляд с чувственной готовностью, в которой не было страха перед незнакомцем. «Лучшего места для покаяния еврею не найти!» – подумал Джейк и усмехнулся.

Получив номер в плавучей гостинице, он пошел пообедать в уютный застекленный ресторанчик на Дамраке. Он проглотил там совершенно недиетическую, вкуснейшую телячью отбивную с жареной картошкой. Было четыре часа, а он решил начать поститься с половины седьмого. Так что у него оставалось чуть больше двух часов, чтобы обдумать вопросы бытия в ожидании ежегодного Судного дня.

«Вот и Йом Кипур, – обратился Джейк к себе самому, допивая второе пиво. – Грешил ли я? Был ли разрыв с Эрин грехом? Или, напротив, это была мицва? В чем же мне каяться, если я не грешил? Еврей ли я только потому, что не смог, не захотел жениться на Эрин?» Джейк понимал, что мысли его устремлялись совершенно не в том направлении после бессонной загульной ночи, которую он провел, прощаясь с друзьями накануне раннего вылета из Ниццы, и пива, которое беспрерывно пил с тех пор, как оказался в Амстердаме. Джейк знал, что не в силах рассуждать логически, но ничего не мог с этим поделать. Он так хотел, чтобы этот Судный день разрешил его сомнения! Джейк начал корить себя за то, что порвал с Эрин столь безоглядно: «Я не должен был спешить, надо было дать ей побольше времени, чтобы взвесить мои доводы…» Цвет туманного неба за окнами ресторана переменился с бледно-голубого на известковый. Джейк спросил чашку кофе. Может, ему надо было просто-напросто жениться на ней и наплевать на все эти еврейские дела?! Он вспомнил первый ужин, на который пригласил Эрин. Это был итальянский рыбный ресторан в Балтиморской гавани. Она не соглашалась на полную близость целый месяц, а он не настаивал, довольствуясь продолжительными любовными прелюдами. Внезапно от всех этих мыслей Джейк почувствовал себя страшно одиноким и ощутил потребность в женском обществе. Он подозвал толстого, раздутого, как луковица, официанта и спросил, притворяясь, что он пьянее, чем был на самом деле: