Чувство Магдалины - Вера Колочкова

Молчали долго, слушали, как резвится жаркий ветер в камышах. Их буйные заросли начинались в десяти шагах от каменной невысокой ограды, и в такой ветреный зной камышовое царство особенно напоминало о своем близком присутствии – казалось, это не просто шорохи, а чье-то тихое, совсем незлобное, но очень усталое ворчание.

Вышел из дома дед Иван, потер ладонями заспанное лицо. Вздохнул, потом долго смотрел на внуков, устроившихся под навесом.

– Дед, иди сюда, не стой на солнцепеке! Голова заболит! – позвал Платон и даже подвинулся слегка на скамье, хотя места за большим столом было с избытком.

– Так она и без того болит. Хоть на солнце, хоть без солнца… – вяло проговорил дед, медленно шагая к навесу.

Сел на скамью, сложил на столе в узел коричневые сухие ладони, поднял вверх подернутые влагой глаза:

– Должно, гроза к вечеру будет. Ишь, как ветер в камышах гуляет! Даже спать не дает… Я только-только вздремнул, даже сон хороший увидел, но эти разбойники разве дадут поспать!

– Кто разбойники? Камыши? – без тени улыбки спросил Лео.

– Ну так… Я ж говорю. Так разрослись, скоро к дому вплотную подойдут.

– И что? – насмешливо спросил Антон. – Силой захватят, экспроприируют твою частную собственность, дед?

– Да не эско… не эспро… Фу-ты, леший, Антоха! Нет, чтобы нормальным словом сказать!

– Каким, например? Отожмут? Стырят? Сожрут?

– Да не… Не отожмут, не стырят и не сожрут. Не боись, Антоха. Мы с ними в дружбе живем, с камышами-то. И вообще, это место такое… Особенное. Здесь и впрямь камыши хозяева, это мы у них на постое, а не они у нас. Так и живем в постоянном согласии – люди да камыши. Я сколько себя помню, столько эти камышовые заросли помню. А может, я родился в камышах, кто знает.

– Хм! Да ты у нас поэт, дед Иван! – с интересом глянул на деда Лео.

– Да ладно, скажешь тоже… – отмахнулся недовольно дед. – Куда мне такое баловство, на хлеб его не намажешь. Это ты у нас из этих обормотов, Леонка, а я так, лепечу иногда, что в старую башку взбредет. Как, бишь, эта стая бездельников да обормотов называется, я забыл?

– Эта стая зовется богемой, дед… – с тихим удовольствием подсказал Антон, ухмыльнувшись.

– Во-во. И Леонка у нас богема, стало быть. Ага.

– Да какая я богема, дед… Может, и богема, конечно, только несостоявшаяся. Что может быть хуже несостоявшихся богемных притязаний, правда?

Дед моргнул, не зная, что ответить. Да и вопрос от Лео вовсе не деду предназначался. И вообще – что за дурацкий вопрос? Повис в воздухе и словно вживую наслаждался напряженной неловкостью на лицах братьев. Вот Платон задумчиво поднес к губам полную кружку пива, вот Антон поморщился, отмахнувшись ладонью от навязчивого запаха воблы. Но ни пиво, ни запах воблы не могли перебить этого незадачливого напряжения, потому что вопрос прозвучал вполне конкретно – правда или неправда, и что может быть хуже… Но как на него ответишь? Вроде люди интеллигентные за столом собрались… Да, лучше промолчать, и тогда неловкость сама собой рассосется…

И деду эта пауза нелегко далась. Он явно почувствовал, что стоит за этим неловким молчанием, и тяжело вздохнул.

Нет, а чего еще он мог сделать? Только вздыхать. Глядеть на внуков, думать свою думу и утешать себя – мол, что получилось из них, то получилось. Хотя, чего бога гневить? Не абы какие мужики образовались, каждый при своем ремесле. Антоха – бизнесмен, дома строит, контора у него большая, людей в подчинении много. Нервишками, правда, слабоват, психованный стал в последнее время… Ну, да это ничего, отдохнет, поправится. Платон тоже в своем адвокатском ремесле далеко рванул и тоже контору свою держит, деньжищи, говорят, лопатой гребет. И жёны у Антона с Платоном какие-никакие есть… Правда, гордые шибко, сюда, в Камыши, их калачом не заманишь. Отпускают иногда своих мужиков деда навестить – и на том спасибо. А вот Леонка… Леонка подкачал, конечно. Не ту профессию выбрал. Да и что это за профессия – художник? И ведь столько денег в него вбухано, столько материных и его, деда, нервов… То ему мастерская нужна, то поездки черт знает куда, по разным странам… Все вдохновение ищет, бедолага. Кто бы знал, где это вдохновение обитает… Его же за деньги не купишь, нахрапом не возьмешь, вот и мается парень в поисках. И ладно бы хоть семья была, а то ведь и семью создать не удосужился! Живет один, девок меняет как перчатки. А эти девки его! Это ж отдельная песня! То в одну сторону его качнет, то в другую! То одна рядом живет, через месяц, глядишь, следующая появилась, и со счета сбиться можно! Наверное, Татьяна его в детстве больше других баловала. Леонка и лицом, и фактурой на Татьяну больше всех похож…

Подумав о Татьяне, дед Иван еще горше вздохнул, и мысли покатились в другую сторону, давно, надо сказать, поднадоевшую. Вроде смириться пора, что дочь в далеких далях живет, в заокеанской Америке, а душа смирения не принимает, хоть на части ее режь, душу-то. Родное дитя все-таки. Кому ж охота, чтобы меж тобой и родным дитем океаны бездонные пролегали?

Хотя тогда, когда засветила на горизонте эта Америка, и не думалось о Татьянином отъезде с такой печалью. Она к тому времени уже вдовая была, мужа своего, трагически погибшего, схоронила и одна с тремя пацанами на руках осталась. Антохе было пятнадцать, Платону десять, а Леонке едва пять исполнилось. Он родного отца и не помнит… И жила бы себе дальше, пусть и вдовая осталась, подумаешь… И откуда этот американец взялся, а? Видать, судьба его Татьяне подсунула. А от судьбы, как известно, не уйдешь.

А может, и не судьба, а красота Танюхина такую службу ей сослужила. И впрямь – кто ж мимо такой бабы пройдет? Охотники-то всякого рода кругами крутились, да только тройного довеска к Танькиной красоте побаивались. И американец тот, стало быть, испугался… Виду не подал, но Танюха и сама обо всем догадалась, баба не глупая. И рассчитала все по своему разумению – пусть дети без мамки растут, зато будущее она им обеспечит, деньгами американского мужа на ноги поставит. А он и рад-радехонек был такому раскладу… Откупиться ведь всегда легче, чем показной любовью себя насиловать. А любить пацанов по Танькиным планам полагалось ему, деду…

Да, трудненько ему тогда пришлось. Ладно бы, жена Маруся за пять лет до того богу душу не отдала… Вдвоем бы легче было, конечно. А так… Пришлось все бросать да переезжать в Москву, внукам себя отдавать без остатка. Как нынче модно говорить, менять формат жизни. Уж такой был этот формат, такой… Все с ног на голову перевернуто. Придут пацаны домой, а там вместо мамки дед на кухне кашеварит. А мамка, стало быть, по телефону из Америки каждый день командует, установки дает – Антоше самого хорошего репетитора найди, самого дорогого, да не забудь в гимназию позвонить, узнать, как у него дела… Он поначалу и звонить боялся в эту гимназию – а ну как пошлют куда подальше. Потом понял, что никуда не пошлют, а наоборот, во все места оближут и все подробненько и обстоятельно расскажут. Еще бы, за такие-то деньги, которые в платное обучение вбуханы. И Платон в этой же гимназии учился, потом и Леонка… Танькин американский муж Билл на деньги не скупился.