Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

* * *

Радио в нашей комнате работало постоянно. Что-то я понимал, что-то запоминал, заполняя пустоты детской памяти. Точно воссоздаю картину: я в комнате один, в динамике строгий мужской голос всякую фразу заканчивает словами: «И примкнувший к ним Шипилов!» Это для меня вовсе не анекдот. Перед глазами явственно возникает наша вытянутая комната с высоким потолком, изразцовая печь в углу, узкий шкаф, отделявший родительскую кровать от бабушкиной. Кажется, что через десятилетия слышится скрип паркета в коридоре, сырой запах борща на коммунальной кухне. Целый пейзаж, а точнее, натюрморт. Много хороших, теперь навсегда умерших вещей и «примкнувший к ним Шипилов».

Чуть позже появился у нас телевизор с маленьким экраном и большой линзой, которая этот экран увеличивала. Мой дедушка Северин Андреевич придумал приклеивать к линзе цветные прозрачные пленки – телевизор сразу становился цветным.

Меня любили кондуктора автобусов, а в трамваях относились безразлично. Когда я ехал к дедушке с бабушкой на Большой проспект, то брал с собой кляссер с марками и, сев в автобус, показывал новые приобретения кондуктору. За проезд с меня денег не брали… Сколько мне было лет в тот вечер? Лет семь. Не больше. Почему я сел на трамвай? Не знаю… Холодный зимний вечер быстро потушил свет. Скоро я стал понимать, что трамвай катит не туда. Вместо того чтобы свернуть от Финляндского вокзала на Петроградскую, он погнал в сторону Политехнического института. По тем временам этот район – глухая окраина. Я вышел на кольце и побрел вдоль рельс обратно в город, стесняясь сесть в трамвай – денег мне дали на билет в один конец. Стеснительность всю жизнь меня подводит. Шел я долго, превращаясь по пути в ледышку. И все-таки добрался. Родня билась в истерике, когда я появился в квартире на Большом проспекте. Увидев меня, биться перестала и начала смеяться и плакать. Вот сейчас поставлю точку и засмеюсь, а затем заплачу.

Дед Северин учил меня играть в шахматы. Иногда после общего застолья садились играть в лото на деньги. Ставили по копеечке. Случалось, родственники оставались на ночь. И мы укладывались на всякие матрацы: человек десять в одной комнате.

Двенадцатое апреля 1961 года. Звонкий и солнечный день. Я играл в фантики возле кинотеатра «Спартак». Что-то стремительное и яркое случилось вокруг. Народ перебегал с места на место с криками: «Гагарин! Гагарин!» Мои представления о космосе связаны с детством, и я не верю в то, что он ледяной и безвоздушный.

По соседству с нашим домом номер двенадцать, в «четырке», имелось нечто вроде детской площадки с горкой, фонтанчиком, бомбоубежищем и песочницей. В тупичке двора располагались гаражи, возле которых зимой вырастали снежные крепости. Однажды я подрался там с Мишкой Финкельштейном, главным другом детства. Мы дрались и обзывались: «Латышская свинья!.. Жидовская морда!..»

Отец, узнав о словесном содержании потасовки, выпорол меня морским ремнем, проведя урок интернационального ленинградского воспитания, дав ответ на пресловутый «еврейский вопрос» раз и навсегда. Интересно, кстати, а Мишке родители таким же образом наваляли?..

Через много-много лет, бражничая с литераторами неподалеку, я потащил компанию в «четырку» посидеть и попить вина. Пройдя через арку, подошли к стене – там раньше стояли гаражи и наши снежные крепости. Осталась от всего лишь прогнившая скамейка. Сели на нее и стали балагурить. Вдруг я увидел во дворе на крыше двухэтажного флигеля телекамеру, обращенную прямо на нас. Под телеобъективом выпивать неуютно. Пошли через арку обратно на Кирочную. Медленно и верно камера стала поворачиваться и смотреть нам в спины… И лишь после я догадался, что за кирпичной стеной находится теперь американское консульство. На самом же доме номер двенадцать висит мемориальная доска. Оказывается, в той квартире, где я вырос, весной 1917 года Ульянов-Ленин провел собрание, разъясняя Апрельские тезисы. Ленин и консульство появились недавно. Поэтому детство мое прошло безоблачно.

С полной ответственностью заявляю: в детстве я был лунатиком. Выходил по ночам из коммунальной квартиры на лестницу, старался пробраться на крышу и погулять под луной. Родители установили дежурство и ловили меня.

В нашей квартире жил профессор истории. Он давал мне читать толстые книги. Разные монографии о вотчинном хозяйстве Киевской Руси. Родители восторгались, а мне нравились их похвалы. Видимо, книжек я «перечитал». Мама отвела меня, третьеклассника, к врачу, и тот, поцокав языком, сказал: «У мальчика умственное развитие опережает физическое».

Через год меня отдали заниматься спортом, и я стал в итоге профессиональным спортсменом. Несколько лет даже был молодой звездой мирового класса. Ходить по ночам перестал. И теперь не хожу. Видимо, физическое развитие сравнялось с умственным. Или даже опередило его.

Иногда мне жалко, что я не лунатик.

Иногда, проходя по Кирочной улице, мне хочется свернуть в какой-либо из дворов и окунуться в детство. Но дворы теперь закрыты – приходится жить сегодняшним днем.

Идет, однако, второе десятилетия нового тысячелетия. Информационное общество кипит в социальных сетях. Пишет вдруг ВКонтакте незнакомый мужчина: «Привет, помнишь, ты учился в четвертом классе, а я в третьем. Встречаешь кого из наших?»

Нет, никого я не встречаю. Для меня ведь это – исчезающий город.

После полета Гагарина жизнь стала стремительно изменяться.

Стесненность тогдашних жилищных условий мной не ощущалась: другого быта я просто не знал. И тут бабушке дали комнату – она переехала на окраину в район Сосновского парка. Где-то через месяц после ее переезда отец вернулся с работы и, когда мы сели ужинать, сказал маме:

– Мне квартиру предложили. Но, пожалуй, стоит отказаться. Все у нас теперь хорошо.

– Как это? Какую квартиру?

Мама стала отца допрашивать и выяснила, что ему предлагают двухкомнатную квартиру в новом районе. Теперь такие дома презрительно называют «хрущебами». А в начале 60-х это был настоящий бытовой прорыв в жизни Ленинграда. В городе началась серьезная «движуха»: десятки тысяч семей выезжали из коммуналок исторического центра в новые районы.

Когда зашла речь о возможном переезде, я стал сопротивляться: во дворе, мол, друзья, в школе друзья…

В один из майских дней мы с отцом поехали смотреть квартиру. Пришлось добираться на край города, к кинотеатру «Гигант» на Кондратьевском проспекте. Огромный кинотеатр построили перед войной. А сразу после нее на площади перед «Гигантом» вешали пленных фашистских генералов. За кинотеатром начинался район хрущевских пятиэтажек, между ними занимали пространство глубокие лужи. На условно пока обозначенной улице Замшина отец нашел нужный дом, и мы поднялись на третий этаж. Отворили дверь, и я просто обалдел, а может, и остолбенел. Из прихожей стеклянная дверь в большую комнату. За ней находилась вторая комната. Имелась кухня, ванна, балкон… Такие квартиры-«распашонки» нынче не котируются. Тогда же мне, одиннадцатилетнему, квартира показалась огромной! Великолепной! У нас с братом будет своя комната! Я сдался и сказал, что хочу здесь жить.