Тайны земли Московской - Нина Молева

Иван Данилович, родной внук Александра Невского, прозванием Калита, — скопидом, «денежный мешок». То ли за рачительное хозяйствование — счет копейке знал, порядок в княжестве любил, то ли за висевший всегда у пояса кошель. Карамзин утверждал, будто никого из нищих без милостыни не отпускал. Вернее всего — с деньгами не расставался: всегда пригодиться могли, да и надежней, когда были под рукой. Изданное в 1813 году Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, — огромный, переплетенный в рыжую кожу фолиант, словно хранил звуки неторопливой, рассудительной речи.

«…А что золото княгине моя Оленино, а то есмь дал дочери своей Фетинье, 14 обручи и ожерелье матери ее, монисто новое, что есмь сковал. А чело и гривну, то есмь дал при себе. А что есмь придобыл золота, что ми дал бог, и коробочку золотую, а то есмь дал княгини своей с меншими детми». Лишних безделушек не было — все наперечет, все на памяти, как и рухлядь: не так много у Московского князя парадной одежды, не так легко она «строилась».

«…А ис порт моих сыну моему Семену: кожух черленыи жемчужьныи, шапка золотая. А Ивану, сыну моему: кожух желтая обирь с жемчугомь и коць великии с бармами. Андрею, сыну моему: бугаи соболии с наплечки с великимъ жемчугомъ с каменьемъ, скорлатное портище сажено с бармами. А что есмъ нынеча нарядил 2 кожуха с аламы с жемчугомъ, а есмъ дал меньшим детям своим, Марьи же Федосьи, ожерельем». Была одежонка и попроще — так ее раздать попам по церквам на помин княжеской души. Не золото же на них за молитвы тратить!

Но главным, конечно, оставалась земля, княжество. Волости, села, деревни, угодья, мельницы, бортницы с медовым оброком, луга, рыбные ловли. Уж тут тем более все знал наизусть, каждый косогор помнил, каждое селение, что к чему «потягло» — относилось. Здесь и нужна особая мудрость, чтобы была власть у старшего сына, сила, а только и младшим, чтоб не обидно, чтоб против Московского князя не бунтовали, брат на брата войной не шли. Потому рядом с уделами, дальними землями доставались каждому селения и дворы московские и подмосковные, вроде каждый на своем, а все одной семьей.

На случай татарского нашествия — и об этом загодя думать приходилось: «А по грехом моим, ци имуть искать татарове, которых волостии, а отоимуться, вам сыном моим, и княгиня моея поделите вы ся опять тыми волостми на то место». Так и видно из духовных: одни князья любили жен больше, другие меньше. Одни ценили своих княгинь за кротость, незлобивость, другие отдавали должное уму и воле, верили в их здравый смысл больше, чем в рассудок сыновей.

Но теперь Донской понимал — жизнь просто подходила к концу. Неожиданно. Непонятно. И неотвратимо. От «большой», по словам летописца, болезни «стенание прииде в сердце его». Сначала будто справился со странным недугом, потом сам отступился. А ведь еще недавно силы были, и немалые, если что ни год после Куликова поля приносила ему княгиня по сыну. Последнего родила за несколько дней до отцовской кончины, так что даже в духовную вписать не успели.

Отцу семейства подобало быть справедливым, чтобы слова его слушались, волю его, как волю Господню, беспрекословно творили. Строгий с князьями, жестокий с боярами — недаром будут его называть прямым предшественником Ивана Грозного, — в семье хотел мира, тишины и надежду всю видел не в старшем сыне, которому завещал великокняжеский престол, — в княгине своей. «А по грехом моим, которого сына моего бог от имет, и княгини моя подели того оуделом сынов моих. Которому что даст, то тому и есть, а дети мои из воли ее не вымутся…»

Древний повествователь, что оставил рассказ о житии и преставлении Дмитрия Донского, все сосчитал: «Поживе лет с своею княгынею Евдокеею 20 лет и два лета в целомудрии, прижи сыны и дщери и въспита в благочестии: а вотчину свою великое княжение держаше лет 29 и 6 месяцъ, а всех лет от рождества его 30 и осмъ и 5 месяцъ». Всего-то тридцать восемь лет, а если вспомнить, что на них пришлось!

Девяти лет осиротел. Родители ушли один за другим. Сначала отец — князь Московский Иван Иванович, за тихий, незлобивый нрав так и прозванный Кротким. Слабеть при нем Москва начала, на глазах слабеть. Потом мать — с нее и вовсе какой спрос. А там и единственный брат младший — Иван.

Сиротство было тем горшим, что не умел покойный родитель князей в своей воле держать. В междоусобицах о недавней силе Москвы стали забывать не то что воинственные тверичи, крепкие рязанцы, гордые суздальцы — даже муромцы. Не диво, что тогдашний Ордынский хан Наврут не колебался — ярлык на великое княжение немедля передал Нижегородско-Суздальскому князю Дмитрию-Фоме Константиновичу.

Одно счастье, что пошли у татар «замятни». Сами Навруза порешили, а на его место объявились два хана. Тот, что за Волгой, — Авдул поддерживал сидевшего во Владимире Дмитрия-Фому. Тот, что в Орде, — Мурат склонился на сторону Москвы. Сумели московские бояре исхитриться — выхлопотать ярлык на великое княжение малолетнему княжичу. То ли в одиннадцать лет, может, и того раньше, довелось Дмитрию Ивановичу в первый раз съездить на поклон к хану.

Хорошо, что получил ярлык. Того лучше, что остался жив. На великокняжеский престол вступил — «покняжился» во Владимире — двенадцати лет. Год спустя и Авдул свой ярлык прислал — рассчитал, что в союзе с московским боярством надежней. Только тогда возмутился Мурат. От себя передал права все тому же князю Суздальскому Дмитрию-Фоме, а тот не замедлил явиться с войском во Владимир.

Снова спорили. Снова бились. И тем опаснее стала распря для Москвы, что в страшное, отмеченное суховеями и буранами лето 1365 года от вспыхнувшей в Чертолье (у нынешних Пречистенских ворот) Всехсвятской церкви сгорел в одночасье вместе со всем городом и посадами Кремль. Не просто дворы и терема — сколько раз доводилось их заново ставить! — а дубовые кремлевские стены, срубленные всего-навсего 25 лет назад. Каково было Москве остаться без защиты, да еще с пятнадцатилетним князем!

Сильным духом Дмитрий Иванович от рождения был. Властным и крутым с годами стал. Но вот строптивости не знал. И тут не стал своей воли творить. Держал совет с боярами, с близкими, согласился со словами своего духовного опекуна, мудрого московского святителя митрополита Алексея.

Сын черниговского боярина Бяконта Елевферий, в юности принял постриг в московском Богоявленском монастыре, рядом с Красной площадью, под именем Алексея. Прославился ученостью. Перевел на славянский язык Новый Завет. Побывал и в Царьграде-Константинополе, где и был поставлен в сан митрополита еще при Иване Ивановиче Кротком.

Дмитрий Иванович при нем родился, при нем вырос. Вот и теперь прислушался к совету митрополита не тратиться на деревянный город, возвести белокаменный. По словам летописца, «тое ж зимы князь великый Дмитрей Иванович, погадав с братом своим с князем Володимером Андреевичем и с всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еще умыслиша, то и сотворише». В ту же зиму повезли к городу строительный материал. А ведь дело было совсем новое. На Владимиро-Суздальских землях каменная крепость сооружалась впервые. До того пользовались камнем для оборонных сооружений одни псковичи и новгородцы. Надо было учиться и надо было спешить. Сколько можно городу стоять без защиты!