Сыны Императора - Джон Френч

спиной, и ее вдруг поразило то, что перья были не просто белыми, но обладали всеми оттенками тени. Ангел был прекрасен, больше чем сама жизнь, и ужасал больше, чем что — либо из увиденного ею за полстолетия войн.

— Это должно произойти, — сказал он, и генерал почувствовала, как уходят ужас и благоговение. — Вы участвовали в штурме поселения --Х--. Меня там не было, и все же я видел его в ваших словах, а также в словах, которые вы не решились произнести.

Вернулись воспоминания, и Гален почувствовала, как дернулись глаза.

Когда --Х-- взорвал первую мину, в радиусе пяти километрах от взрыва нарушилась гравитация. Даже в десяти километрах от города генерал чувствовала, как поднимается в воздух. К горлу подкатила тошнота. Затем она услышала крик адъютанта и посмотрела вверх.

Взрыв расцвел совершенно бесшумно, поднимаясь все выше, выше и выше к тусклой синеве неба. Он мерцал, словно вода. Генерал разглядела детали. В расширяющемся столбе плясали тысячи крошечных точек. Она моргнула. Кожу лица покалывало. Затем Гален поняла, что точками были люди: десятки тысяч солдат, которых она отправила в город и сотни тысяч тех, кто там жил. Свет изгибался и сворачивался. Пятнышки тьмы росли и лопались, словно пузыри. А снаружи клубилась тишина, словно ужас увиденного генералом поглотил весь звук. Время остановилось, когда столб разорванной реальности достиг свода небес.

Затем он рухнул.

Все, что было внутри него, исчезло.

Воздух хлынул в оставленное пространство. Волна давления разорвала барабанные перепонки Гален и расшвыряла ее командную группу из машин.

Там, где взорвалась мина, не осталось ничего. Только черная рана, повисшая подобно туману над землей, поглощая свет.

Гален моргнула, и воспоминание исчезло во взгляде Сангвиния.

— И все же, милорд, даже если --Х-- готов использовать подобные устройства…

— То, что они сделали — это не просто бесчеловечность. Сопротивление истине — это трагедия, но оружие, с которым мы намерены бороться, связанно с потусторонним миром. Император постановил, что существование такого оружия не допустимо, а применение заслужит Его гнев.

— Как я сказала, я понимаю, что необходимо сделать, милорд, но…

Он опустил голову. Она почувствовала, как в ее легких остановилось дыхание.

В этом жесте было нечто столь простое, столь человеческое. Когда примарх поднял голову, от боли на его лице Гален едва не закричала.

— Я тоже понимаю, генерал. — Он взял ее руку в свои ладони. Взгляд Ангела по-прежнему был прикован к ее глазам, но ей показалось, что тень въелась в морщины и впадины под глазами. — Вопрос, на который вы хотите получить ответ, не в том, почему я настаиваю на такой мере, но как я могу совершить нечто подобное.

— Оружие, с которым мы намерены бороться, связанно с потусторонним миром, — сказала она ему.

Примарх кивнул, услышав собственные слова, но генерал увидела только твердость в его глазах.

— А я — творение Императора, Гален. Хотя я Его сын, я был сотворен, а не рожден. Я такой, каким Он создал меня. Создал для выполнения задачи в интересах человечества.

— Но совершая подобное, как мы можем заявлять, что мы лучше, чем люди, которых хотим вывести к свету?

— Мы не можем. — В этот момент он немного повернулся. Его зрачки растворились в потоке света, льющемся из кристаллического купола. — Вы и человечество можете притязать на свет, который останется после нашего ухода, но я могу только утверждать, что знаю свою природу.

Он взглянул на генерала ясными глазами.

— И даже в мифах прошлого, ангелов создавали не для добрых дел.

Я в одиночестве падаю сквозь свет новорожденного дня. За мной падает Воинство разрушения. Мимо проносятся облака. Под нами растет в размерах город-гора, с его склонов расходится туман. Я вижу ряды домов за завесами стен. Вижу дороги и людей, идущих в последних тенях ночи. Купола силовых полей сверкают, когда туман проходит сквозь них. Орудия на высоких башнях не поворачиваются, чтобы встретить нас. Мы слишком немногочисленны и малы для обнаружения их механическими системами. Те, кто установили орудия для наблюдения за небесами, совершили ту же ошибку, что и древние цари, прежде чем их царства сгорели из — за гордыни — они забыли самые старые уроки.

Высоко над нами появляется первый штурмовой корабль. Башенные орудия замечают его. Стволы поднимаются. Энергия наполняет зарядные каморы. Проводятся расчеты.

Мы падаем, а город растет.

Орудия стреляют. Столбы ослепительного света устремляются в небеса, сжигая гряды облаков. Воздух визжит. Штурмовой корабль штопором пронзает пылающую энергию.

Я вижу под нами сверкающую оболочку силового поля. Фигурки на дорогах и валах смотрят вверх, и одна из них поднимает руку и показывает. Я расправляю крылья, влажный воздух подхватывает перья. Надо мной мои сыновья запускают прыжковые ранцы. Огонь пронзает их падение в тот же миг, как мы касаемся купола силового поля и пролетаем сквозь него.

Над нами горит воздух, под нами нас видит проснувшийся город. Мои крылья расправлены, а в руке сжато копье. Я вижу приговоренных. Вижу их лица. Вижу ужас на лице солдата, когда он выходит на свет рядом со своим отрядом. Я вижу его глаза. Вижу, что до войны он не был солдатом. Вижу, что он убит. Вижу его страх смерти и его жестокость в дрожании поднятого оружия. Вижу любовь к жизни в глазах за оружием. Вижу все человечество в этом взгляде. Наконечник моего копье вонзается в середину лба.

Брызжет первая кровь этой жатвы под взмахи моих крыльев при приземлении.

Алефео, командир Второго Ангельского Воинства IX легиона, задержал дыхание и считал. Почувствовав, что момент настал, он поднял кисть. Ее кончик пропитан черной краской из древесной сажи. Он собственноручно сделал пигмент, используя древесный уголь, полученный из единственного дерева, которое он срубил в лесу Макрагга во время пребывания в рядах XIII-го. Ручка кисти была из кости, в данном случае — человеческой. Благодаря полости, она была легкой и идеально сбалансированной, когда щетину пропитывали верным количеством краски. Кость принадлежала родному брату Алефео, ее передали, когда последний его родич погиб во время испытаний, чтобы стать одним из Ангелов.

Алефео улыбнулся, когда грусть тех воспоминаний