Пульс - Джулиан Барнс

Поначалу он проникся к ней симпатией за то, чего в ней не было. В ней не было ни тени жеманства, болтливости, наглости. Ее не смущало, что он — агент по недвижимости, разведен, с двумя детьми. Другие женщины, быстро смекнув, что к чему, говорили «нет». У него вообще сложилось такое впечатление, что девушка скорее свяжется с женатым — хотя это паскудство, — чем с мужиком, оставшимся у разбитого корыта. Впрочем, оно и неудивительно. А эта не возражала. И не задавала лишних вопросов. Кстати сказать, и сама на вопросы не отвечала. Когда у них дошло до поцелуев, он решил выяснить ее национальность, да потом забыл.

Пригласил ее к себе, но она отказалась. Сказала, что придет в другой раз. Несколько дней у него был мандраж: все не получалось представить, как он после такого перерыва ляжет в постель с совершенно другой женщиной. Он укатил по приморскому шоссе за пятнадцать миль, туда, где его никто не знал, чтобы только купить презервативы. Не то чтобы стыдился или комплексовал — просто не хотел сплетен и домыслов.

— Это хорошая квартира.

— Ну, если риелтор не способен найти для себя приличную квартиру — грош ему цена.

Она принесла с собой дорожную сумку; переоделась в ванной и вышла в ночной рубашке. Они легли в постель и погасили свет. Ему показалось, что она как-то скованна. Да и за собой он заметил то же самое.

— Давай просто калачиком, — предложил он.

— Что это значит — «калачиком»?

Он показал.

— «Калачиком» — значит без секса?

— Да, калачиком — это просто полежать.

— Хорошо, калачиком.

Вскоре они расслабились, а там и уснули.

На следующий раз, после недолгой прелюдии, он с трудом вспомнил, как управляться со скользкой от смазки «резинкой». Понятно, что презерватив надо разворачивать с аккуратностью, но он стал натягивать его, как носок, лихорадочно дергая за край. В потемках ничего не получалось. Женщина молчала, не фыркала и не кашляла, и вскоре он повернулся к ней. Она подняла до пояса ночную рубашку, и он лег сверху. Мозги отчасти затянула похоть и близость, а отчасти — пустота, будто он не мог взять в толк, что вообще происходит.

Тогда, в первый раз, его не особенно заботили ее ощущения. Его заботили свои собственные. О женщине начинаешь думать позже.

— Тебе было хорошо? — спросил он через некоторое время.

— Да, это было хорошо.

В темноте Вернон рассмеялся.

— Ты смеешься надо мной? Тебе это не было хорошо?

— Андреа, — сказал он, — все отлично. Никто над тобой не смеется.

Когда она уснула, он подумал: а ведь мы оба начинаем заново. Не знаю, что у нее было в прошлом, но я же вижу: мы оба начинаем с нуля, и это неплохо. Все отлично.

В следующий раз она вела себя более раскованно и даже обхватила его ногами. Он так и не понял, кончила она или нет.

— Ух ты, сильная какая, — сказал он, отдышавшись.

— Сильная — плохо?

— Нет-нет. Что ты. Сильная — это хорошо.

Но при следующей встрече он заметил, что она больше не стремится это повторить. Кроме того, ей не нравилось, когда он ласкал ее грудь. Нет, не совсем так. Видимо, она просто не реагировала. То есть если у него возникало такое желание — пожалуйста, но это было как бы для него, а не для нее. Во всяком случае, так ему казалось. А где сказано, что в первую неделю необходимо прояснить все детали?

* * *

Он даже радовался, что они оба не умеют флиртовать: флирт — это обман. Андреа никогда с ним не хитрила. Она была неразговорчива, но слово свое держала. На свидания приходила вовремя и стояла в назначенном месте, как штык: высматривала его, время от времени убирая с лица прядь волос и прижимая к себе сумку крепче, чем требовалось в этом городке.

— Ты надежная, не хуже поляков-строителей, — как-то раз заметил он.

— Это есть хорошо?

— Это есть очень хорошо.

— Так правильно выражение?

— Отныне — да.

Она просила, чтобы он исправлял ее ошибки. Он научил ее говорить «не думаю» вместо «я не полагаю», но на самом деле ему нравилось, когда она строила фразы по-своему. Понимал он ее без труда, а легкие неправильности речи придавали ей изюминку. Наверное, он не хотел, чтобы она заговорила как англичанка — опасался, что тогда она и вести себя начнет как англичанка… то есть как одна известная особа. И уж меньше всего ему хотелось изображать наставника.

Так же и в постели. Пусть все идет, как идет, говорил он себе. Если она никогда не снимает ночную рубашку, значит, у католиков так принято — хотя она ни разу не обмолвилась, что ходит в костел. Когда он просил ее сделать что-нибудь особенное, она не отказывалась и вроде бы даже получала удовольствие, но сама не высказывала никаких желаний — ему даже казалось, что интимные прикосновения его руки ей не особенно приятны. Но он по этому поводу не парился — ее же никто не принуждал.

* * *

К себе в гости она его не звала. Если он подвозил ее домой, она тут же устремлялась по бетонированной дорожке — он даже не успевал поставить машину на тормоз; а в ожидании встречи всегда стояла на тротуаре. На первых порах это было само собой, потом превратилось в какую-то нелепость, и он попросил разрешения зайти к ней в квартиру, буквально на минуту, чтобы получить представление, где она обретается, когда они не вместе. Они вернулись к подъезду (дом сблокированный, на две квартиры, обе сданы внаем; постройка тридцатых годов прошлого века, наружное покрытие — декоративная штукатурка; металлические оконные переплеты с заметными признаками коррозии); она отперла дверь. Взгляд риелтора тут же оценил размер жилой площади, меблировку и порядок арендной платы; взгляд любовника выхватил комод, фотографии в пластмассовых рамках и открытку с изображением Девы Марии. Узкая койка, крошечная раковина, бросовая микроволновая печь, маленький телевизор, одежда на вешалках, зацепленных за хлипкую рейку для картин.

Через минуту они уже вышли на улицу, но мимолетная обнаженность ее жизни задела в нем какую-то струнку. Чтобы себя не выдать, он сказал:

— Красная цена — пятьдесят пять. Плюс коммунальные услуги. За те же деньги могу подыскать тебе что-нибудь попросторнее.

— Привыкла так.

С наступлением весны они стали ездить в Суффолк, где имелась недвижимость в традиционном английском стиле: фахверковые дома, не требующие гидроизоляции, тростниковые крыши, которые сразу взвинчивают страховку. Как-то раз они остановились у пригородного парка и сели на скамейку возле пруда, но ей там не понравилось, и они пошли осматривать собор. Он надеялся, что она не станет расспрашивать его о различиях между англиканством и католичеством или о причинах раздела церквей. Каким-то боком в этом был замешан Генрих VIII, которому приспичило заключить повторный брак. Монаршие причиндалы. Если вдуматься, все завязано на сексе. Но у нее, по счастью, никаких вопросов не возникло. Теперь она привычно брала его под руку и чаще улыбалась. Вернон дал ей ключ от своей квартиры; она понемногу начала оставлять у него кое-какие вещи. Как-то в воскресенье он, не зажигая света, потянулся к тумбочке и обнаружил, что презервативы закончились. Невольно ругнулся; пришлось объяснять, что к чему.