Трое суток в аду - Дмитрий Сергеевич Кобцев

происходило как во сне. Я собрал некоторые вещи, отправил письмо домой и направился в пункт сбора. Вот то, что даст мне путь в люди, откроет мне светлую жизнь, позволит завоевать уважение других людей.

В трясущемся, переполненном вагоне поезда, едущего на восток, я говорил себя: «ведь у Германии нет ни достойных союзников, ни колоний. Не могут же они победить вставшую против них Европу. Наступление немцев уже захлебнулось, а значит, скоро мы победим». Во время движения по территории Англии нас встречала солнечная погода. Снег блестел в его лучах, деревья стояли в своих белых нарядах как офицеры, провожающие нас. Солдаты пели, смеялись и шутили. Так было и по дороге в французском тылу, и во время переправы через Ла-Манш. Однако по мере приближения к передовой погода ухудшалась.

Над нами нависали свинцовые облака, было холодно и сыро. Никто больше не пел и не шутил, все словно чувствовали дыхание смерти. Оно было выражено колоннами раненых, идущих нам на встречу, раскатами и грохотом орудий, изуродованным трупом лошади на дороге, людьми, роющими новую братскую могилу. Встречающиеся солдаты смотрели на нас с сожалением, если они могли смотреть. У некоторых раненых были перемотаны глаза, скорее всего они уже никогда не смогут видеть, у некоторых кровь спеклась на лице, перекрывая обзор, другие были в бреду или под действием морфия, поэтому им было не до рассматривания нового пополнения, четвёртые и вовсе были мертвы.

Не так я представлял себе фронт…

2.

Многие солдаты жалеют своих противников. Многие испытывают суеверный страх, видя винтовку в руках врага. Некоторые просто отчаиваются, превращаясь в безвольную массу. Они желают, лишь бы это быстрее закончилось, но не сражаются так ожесточённо, как следовало бы. Такие люди сидят в своих укреплениях, как звери в норах, и плачут, когда мысленно, а когда и вслух о том, как они скучают по дому и семье. Конечно, и их можно понять, но как будто не знают, что нужно сделать, чтобы быстрее вернуться с фронта.

А я знаю ответ. Нужно побеждать врага, как в крупных сражениях, так и в мелких столкновениях. Смерть каждого немецкого солдата приближает мою встречу с мамой и папой, с родной деревушкой, с любимым делом, медициной. Возможно, вы могли подумать, что меня сделали военным врачом. Если бы! В армии Британской империи не так велика смертность среди докторов, поэтому их и без меня хватает. А вот пехоты недостаёт. Поэтому я сижу в воронке от взрыва, с винтовкой в руках, по колено в грязи и с неоконченным медицинским образованием.

Но сегодня моя судьба изменилась. В недавнем штурме я повиновался своим взглядам и дрался как лев. Из нашей роты я первым оказался в окопе врага, и продержался там около трёх минут в полном одиночестве. Это отвлекло внимание немецких солдат и позволило избежать больших жертв среди моих боевых товарищей. За это время я в упор подстрелил одного немца, и ещё двоим раздробил головы своей окопной дубиной.

Подобное орудие, представлявшее собой палку из твёрдых пород дерева с расширяющимся концом, обмотанным колючей проволокой и усиленным 200-милиметровыми гвоздями для увеличения убойной силы, было распространено в этой войне. Всё солдаты в нашей дивизии обладали чем-то подобным. Дубинка была не слишком длинной, по сравнению с заводским штык-ножом, поэтому лучше подходила для рукопашных боёв в ограниченных пространствах окопов.

Но даже после захвата укреплений бой продолжился. Подоспело немецкое подкрепление. Обороняя новую позицию, мы с нашим командиром оказались в рядом. На его глазах я застрелил несколько атакующих бойцов. Но силы были неравны. Мы уже собирались отступить, но вдруг рядом с нами раздался оглушительный взрыв. Меня ранило в плечё осколком. Но хуже было то, что командиру, отцу троих детей, серьёзно повредило ногу. Всё, от бедра до стопы, было превращено в кровавую кашу. Он кричал, что не чувствовал пальцев. Лицо было изуродовано, на теле зияло ещё несколько ран. Как медик я понял, что спасти его ещё возможно. Он требовал бросить его и спасаться самим, и так поступили остальные бойцы. Но не я. Я взвалил его на плечи и, вопреки его приказам понёс сквозь огонь и стальной шквал.

К моему везению, мы добрались до своих позиций. Там нас обоих эвакуировали в госпиталь. На этом наши пути разошлись. Я пролежал там около недели и вернулся на передовую. Его же отправили домой. Перед самой отправкой я спросил, как он. Врачи сказали, что его состояние нормализовалось, но воевать он больше не способен. Я ехал в кузове грузовика и размышлял: «даже хорошо, что он больше не боеспособен и не вернётся в ад этих боёв». Помимо этого, меня переполняло чувство гордости за спасение чужой жизни.

В госпитале я встретил того самого Дави Кроуфорда. Он лежал в палате и читал журнал.

Выяснилось, что причиной его попадания в госпиталь стало ранение в ногу.

Несмотря на некоторую неприязнь к нему, я расспрашивал его о фронте, и слышал героические истории о мужестве рассказчика.

Так продолжалось около суток, пока в госпиталь не прибыл капитан, очевидно управлявший частью, в которой служил Кроуфорд. Он сходу велел вызвать врача а сам направился к Дави.

— эта собака — кричал он доктору — за год работы почтальоном в моей части не выполняла свою работу и месяца. Каждые пару недель у него происходит какая-то беда, и он отправляется в госпиталь. И сейчас, я уверен, ранение не настоящее.

Доктор явно прибежал после операции, в руках у него был скальпель, который он второпях положил на тумбочку рядом с койкой Дави.

Капитан откинул рубашку почтальона и снял бинты.

— ага, здесь есть пороховой ожёг, — прорычал он — он подстрелил себя сам. Отправлю тебя, дружок, в самое пекло, как ты оклемаешься. Это будет для тебя наказанием за дезертирство.

— действительно — задумался доктор — как я сразу не приметил, что тыловик не мог получить ранение в упор в бою. Ладно, не будем тратить время на него, куда делся мой скальпель?..

Он начал оглядываться, ощупывать карманы. В это время подбежала медсестра и сообщила, что в операционную прибыл боец с разбитым тазобедренным суставом и хирург сразу же бросился туда, забыв про потерю инструмента.

Ночь тёмная. Я спал перед окном, смотревшим на передовую. Виднелись осветительные ракеты, вспышки взрывов. Вскоре мне удалось уснуть, но сон этот не был спокойным. Дурное предчувствие не отпускало меня. Вдруг я услышал крики и звуки вонзания метала в плоть. В палате включили свет. Дави наносил удары скальпелем в