Пятый угол - Йоханнес Марио Зиммель

В этот момент кухонная дверь распахнулась, и вошел человек-гигант. На нем были темно-серые в полоску брюки, голубая в белую полоску домашняя куртка, белая рубашка, белый галстук. На голове — жесткий ежик. Будь он лысым, то показался бы увеличенной копией Юла Бриннера.

— В чем дело, Бастиан? — спросил Томас Ливен.

Слуга, в надтреснутом голосе которого сквозил легкий французский акцент, ответил:

— Прибыл господин директор Шалленберг.

— Минута в минуту, — сказал Томас. — С этим человеком можно иметь дело, — он снял фартук. — Итак, еду подавать через десять минут. Обслуживать будет Бастиан, а вы, дитя мое, на сегодня свободны.

Пока Томас Ливен мыл руки в ванной комнате, облицованной черным кафелем, Бастиан еще раз прошелся щеткой по его смокингу.

— И как выглядит господин директор? — спросил Томас Ливен.

— Как обычно, — ответил великан. — Толстый и солидный. Бычья шея и брюхо арбузом. Типичная провинция.

— Звучит не так уж плохо.

— И еще два шрама.

— Беру свои слова обратно, — Томас поправил смокинг. При этом кое-что обратило на себя его внимание.

— Бастиан, ты опять прикладывался к коньяку, — в его голосе прозвучало неодобрение.

— Всего глоточек. Я немного волновался.

— Брось! Если события примут скверный оборот, мне понадобится твоя ясная голова. Пьяным ты не сможешь как следует отделать господина директора.

— С толстяком я управлюсь даже в состоянии белой горячки.

— Тихо! Ты понял, как действовать, если я позвоню?

— Так точно.

— Повтори.

— Один звонок — я несу очередное блюдо. Два звонка — приношу фотокопии. Три — являюсь с мешком, набитым песком.

— Буду тебе признателен, — сказал Томас Ливен, обрабатывая свои ногти, — если ты ничего не перепутаешь.

— Суп великолепен, — сказал директор Шалленберг. Он откинулся в кресле и промокнул камчатой салфеткой тонкие губы.

— Леди Керзон, — сказал Томас и выдал один звонок, надавив кнопку под столешницей.

— Леди — кто?

— Керзон — это название супа из черепахи с шерри и сметаной.

— Ах да, конечно.

Пламя свечей, стоявших на столе, внезапно дрогнуло. Бесшумно вошел Бастиан и поставил курятину с перцем.

Пламя успокоилось. Его теплый желтый свет падал на темно-голубой ковер, широкий старинный фламандский стол, удобные деревянные стулья с плетеными спинками, старинный фламандский буфет.

Теперь господин директор Шалленберг пришел в восхищение от курятины.

— Деликатес, воистину деликатес. Очень мило с вашей стороны, господин Ливен, пригласить меня на ужин. Особенно учитывая, что говорить вы хотели со мной о делах…

— Любое дело лучше всего обсуждать за хорошей едой, господин директор. Возьмите еще риса, он перед вами.

— Благодарю. А теперь скажите же, наконец, господин Ливен, о чем, собственно, пойдет речь?

— Еще немного салату?

— Нет, благодарю. Выкладывайте же, наконец.

— Ну хорошо, — сказал Томас Ливен. — Господин директор, у вас крупная бумажная фабрика.

— Да, это так. Двести работников. Все восстановлено из руин.

— Поразительный успех. Будем здоровы… — Томас Ливен поднял бокал.

— Присоединяюсь.

— Господин директор, насколько мне известно, вы изготавливаете особую высококачественную бумагу с водяными знаками.

— Верно.

— В частности, вы обеспечиваете ею выпуск новых акций, которые именно теперь немецкие заводы «Штальунион-верке» выбрасывают на рынок.

— Правильно. Акции DESU. Хлопотное дело, откровенно говоря, нужен глаз да глаз! А то как бы моим людям не пришло в голову напечатать пару акций для себя, ха-ха-ха.

— Ха-ха-ха. Господин директор, я хотел бы заказать у вас 50 крупноформатных листов этой бумаги с водяными знаками.

— Как… как вы сказали?

— Заказать 50 крупноформатных листов. Вам как главе фирмы, несомненно, не составит труда обойти контроль.

— Ради всего святого, что вы собираетесь с ними делать?

— Напечатать акции заводов DESU, разумеется. А вы что подумали?

Директор Шалленберг сложил салфетку, не без сожаления посмотрел на недоеденное в тарелке и заявил: «Боюсь, мне пора уходить».

— Ни в коем случае. Будут еще яблоки с муссом в винном соусе и тосты с сыром.

Директор поднялся:

— Сударь, я постараюсь забыть, что когда-то побывал здесь.

— Сомневаюсь, что вы это когда-нибудь забудете, — сказал Томас и положил себе риса на тарелку. — Почему вы, собственно, встали, господин вервиртшафтсфюрер[1]? Сядьте же.

Лицо Шалленберга стало пунцовым. Он тихо произнес: «Что такое?»

— Сядьте же, ваша курица остынет.

— Вы сказали: вервиртшафтсфюрер?

— Сказал. Вы же им были. Даже если вы в 1945 году напрочь забыли о своем звании. Забыли указать в своей анкете, к примеру. Да и к чему вспоминать? Вы же тогда раздобыли новые документы на чужое имя. Ведь когда вы были вервиртшафтсфюрером, вы носили фамилию Мак.

— Вы сошли с ума.

— Ни в коем случае. Вы были вервиртшафтсфюрером в Вартегау. И вы по-прежнему числитесь в списке преступников, разыскиваемых польским правительством. Под именем Мак, а не Шалленберг, разумеется.

Директор Шалленберг поник в своем старофламандском кресле ручной работы, провел тонкой салфеткой по лбу и сказал чуть слышно:

— Не могу понять, зачем я все это выслушиваю.

Томас Ливен вздохнул.

— Видите ли, господин директор, и у меня тоже непростое прошлое. Я хочу покончить с ним. Для этого и нужна ваша бумага. Подделка потребовала бы слишком много времени. А вот надежные печатники у меня есть… Вам нехорошо? Ну-ну… Выпейте глоток шампанского, это подбодрит… Так вот, видите ли, господин директор, после окончания войны я имел доступ ко всем секретным досье. К тому времени вы скрывались в Мизбахе…

— Ложь!

— Извините, я имел в виду Розенгейм. Поместье Линденхоф.

На этот раз директор Шалленберг лишь слабо пошевелил рукой.

— Я знал, что вы там прятались. И я мог бы вас тогда арестовать, моя должность это позволяла. Но я подумал: а что тебе с этого? Ну, посадят его, выдадут — и что дальше? — Томас с аппетитом съел кусочек куриной ножки.