Ассасины - Томас Гиффорд

Больной размышлял о собственной неминуемой смерти несколько отстраненно, такой подход не раз выручал его в прошлом. Еще молодым человеком он выработал умение думать о себе в третьем лице, как о Сальваторе ди Мона. С немного насмешливой улыбкой наблюдал он за карьерным ростом человека по имени Сальваторе ди Мона, настойчивым и непреклонным. Одобрительно кивал, когда Сальваторе ди Мона обзаводился могущественными союзниками, с интересом следил за тем, как Сальваторе ди Мона достиг наконец пика в своей карьере. И именно в этот момент Сальваторе ди Мона перестал существовать; он получил новое имя — Каллистий. И стал наместником Бога на земле, святым отцом, Папой Каллистием IV.

До этого он провел в Ватикане восемь лет; не отличался особой скромностью, да и выдающимся умом — тоже, однако проявил себя человеком чрезвычайно практичным и везучим. Он не был склонен к изощренному интриганству, обычно сопутствующему такому роду деятельности. Нет, он смотрел на свой взлет спокойно и не считал его чем-то из ряда вон выходящим, словно готовился занять пост директора какой-нибудь международной корпорации.

Нет, разумеется, на планете под названием Земля были должности и подревней, к примеру, императора Японии. Но он никогда по-настоящему не верил в то, что Господь намерен выражать Свою волю через человека, которого некогда звали Саль ди Мона, смышленого старшего сына преуспевающего дилера фирмы «Фиат» в Турине. Мистицизм — это совсем не его конек, как заявил ему однажды в очаровательной чисто английской манере монсеньер Нокс.

Нет, Папа Каллистий IV был человеком практичным. Всякие там драмы и интриги волновали его мало, особенно после того, как конклав кардиналов выбрал именно его. Правда, путь к избранию был не простым и потребовал прямолинейного и даже грубоватого интриганства, того сорта, что не оставляет сомнений в положительном результате. Не обошлось и без посредника. В его роли выступил преуспевающий американский адвокат Кёртис Локхарт, через которого нужным кардиналам систематически передавались крупные суммы денег наличными. Именно с его помощью кардинал ди Мона сколотил группу поддержки, возглавляемую кардиналом Д'Амбрицци. Деньги, или взятка, если уж называть вещи своими именами, были в этой стране традицией и возвели на самые высокие посты не одного его. Став папой, он попытался свести все заговоры, интриги, сплетни и злословие в своей курии к минимуму. Но вскоре был вынужден признать, что в столь замкнутом сообществе, как Ватикан, все эти старания заранее обречены на провал. Ведь человеческую натуру переделать невозможно, тем более во дворце, насчитывающем не менее тысячи помещений. Точной цифры он никогда не знал, но истина была очевидна: если у вас тысяча комнат, непременно найдутся люди, использующие их не с самыми благими намерениями. И если уж быть честным до конца, попытки как-то контролировать махинации в курии изрядно утомили его. А иногда казались скорее смешными, нежели страшными. И наоборот. Правда, теперь уже ничто не казалось ему смешным или забавным.

Постель, на которой он лежал, некогда служила местом отдохновения Папе Александру VI из рода Борджиа[1]и представляла собой весьма внушительное сооружение с долгой и бурной историей, детали которой ему нравилось представлять. Вне всякого сомнения, Александр VI находил ей более разнообразное применение, нежели нынешний владелец. Впрочем, судя по всему, ему предстоит умереть именно на ней. Все остальные предметы обстановки в спальне попадали под определение «эклектика апостольского дворца». Часть мебели — типичный шведский модерн, оставшийся от Папы Павла VI; телевизор и видеомагнитофон соседствовали с высокими готическими книжными шкафами, где некогда хранилась огромная коллекция различных теологических трудов, которые предпочитал иметь под рукой Папа Пий XII. Были здесь разномастные стулья, столы, бюро и низенький шкафчике подлокотниками, перед которым полагалось преклонять колена, давно превратившийся в подобие кладовой, где скопилась вековая пыль. Словом, то была весьма пестрая коллекция, и, однако, за последние восемь лет Каллистий привык называть эту комнату домом. Окидывая все эти предметы мрачным взглядом, он с облегчением подумал о том, что в том месте, куда он скоро уйдет, ничего из этого уже не пригодится.

Он медленно перекинул ноги через край кровати, а затем погрузил босые ступни в мягкие шлепанцы от Гуччи. Поднялся, немного пошатываясь, потом оперся о трость с золотым набалдашником, трогательный и предусмотрительный подарок от африканского кардинала, полученный год тому назад. Он так толком и не знал, какой из двух недугов вызывал те или иные симптомы, но головокружение приписывал опухоли головного мозга. Разумеется, неоперабельной. Врачи, посещавшие его с одобрения курии, бормотали нечто непонятное, но из слов их он сделал один вывод: причина кончины будет определяться неким подобием фотофиниша, потому как пока непонятно, что подведет первым — сердце или мозг. Впрочем, и это тоже не имело теперь значения.

Однако в оставшееся ему время следовало принять важное решение.

Кто станет его преемником?

И как именно он должен действовать, чтобы выбрать себе достойного преемника?

* * *

Малибу

Сестра Валентина плакала и никак не могла остановиться, и это еще больше удручало ее. В жизни ей доводилось совершать немало безрассудных поступков. Она сама искала опасности и находила ее, она знала, что такое страх. Но теперь страх этот был разлит вокруг нее, каждый, кто находился рядом, ощущал это. Здесь подобный страх может вызвать выстрел, прогремевший над заброшенной дорогой; нашествие батальонов смерти, приближение правительственных войск или нападение вечно голодных партизан, спустившихся с гор и жаждущих пищи и крови. В каждой части света существует свой особый страх, и порой человек догадывался, что ему грозит, и выбирал его вполне осознанно.

Страх же, который она испытывала сейчас, не был похож ни на что испытанное прежде. Он парализовал ее волю и нервную систему, подобно смертельному раковому заболеванию. Он пришел из давних времен, но был жив, активен и нашел ее. Выбрал, выделил ее среди остальных, и вот теперь она шла домой, потому что была больше не в силах смотреть страху в лицо в одиночестве. Бен подскажет, что делать. Большой брат всегда почему-то знает, как следует поступить.

Но сперва надо перестать плакать, дрожать и вести себя, как полная идиотка.

Она стояла у входа в патио, ощущая босыми ногами прохладную росистую траву. Стояла и смотрела на серебристый, изрытый оспинами лик луны, что повисла в сине-черном небе. По небу проплывали легкие рваные облачка, почему-то навеявшие воспоминания из детства об обложке с нотами «Лунной сонаты». Откуда-то снизу, издалека, доносился шум прибоя, высокие волны одна за другой обрушивались на пляж Малибу, подгоняемые океанским бризом, что обдувал сейчас босые ноги. Вэл вытерла глаза рукавом сутаны, плотнее запахнула ее и зашагала по траве к белой изгороди на вершине одного из холмов. Она видела, как вскипает внизу пена прибоя, как набегают на берег и отступают валы, затем снова вздымаются откуда-то из глубины. Она видела несколько пар уличных фонарей, освещавших участок автомагистрали, тянувшейся вдоль Тихоокеанского побережья. Вдали сквозь туман проблескивали огоньки колонии Малибу, мерцали слабо и загадочно, точно у самой кромки воды приземлялся космический корабль. Туман надвигался с берега на море, словно пытался удержать вражеский флот на расстоянии.