Люди сверху, люди снизу - Наталья Рубанова

Женщина-автор отмахивается; женщина-автор всегда отмахивается, когда не видит смысла ни в чем. Женщина-автор, впрочем, давно не видит смысла ни в чем, поэтому ставит в комнату стол, на стол – компьютер, и – туда-сюда, туда-сюда – гоняет: прыгают, скачут, сбивая с мыслей, пальчики по клаве. В этот момент женщина-автор становится сама собой и не думает об авторе-мужчине, который порядком ее достал и трахнул нелитературным глаголом, призванным жечь сердца каких-то людей. Впрочем, она частично согласна – современная русская проза не выживет без мата; станет ненастоящей, потускнеет. Однако некое легкое трехбуквенное слово дается ей с трудом: женщина-автор не знает, не уверена, стоит ли его применять и не лучше ли без него обойтись; но ведь печатают сейчас и ТАКОЕ… Она закуривает, выражая признательность копирайту за сохранение собственных авторских прав под его знаком и, в предвкушении не поражающего воображение гонорара, из вежливости затыкается, впрочем, лишь на миг:

– Однако здравствуйте! – снова сшивает она грязные строчки жемчужными своими буковками (perle!), нанизанными на материю, из которой шьют хлопья Раскаленной-Иглой-Обожжешь-Пальцы. – Я вам рада. Я к вам пишу, чего уж теперь отнекиваться! И, хотя никто понять меня не может, а рассудок давно изнемог, предлагая молча гибнуть, я кричу громким шепотом: «Здравствуйте, господин Эй! Здравствуйте, бледи Гамильтон! Вы не помните, где оставленное вами счастье? Уж не в этой ли дырке ли от бублика?» – трясет бубликом, распугивая персонажей.

Новый абзац.

…Наша Аннушка тем временем пока ничего не знает о возрасте и социальном статусе или только догадывается об оных; не знакома птичка и с фольклором. Аннушка смотрит в голубое небо, мечтая поскорее вырасти. Зачем? Как это зачем! Какой смешной, какой глупый, прям-таки детский вопросик! Неужели надо объяснять? Ну так и быть… Она соглашается, она учится формулировать, вот прямо сейчас и учится, давайте послушаем, устами ребенка: «Когда я вырасту, я стану жить в Москве. У меня будет много друзей, большая квартира и какой-нибудь хороший дядя. Он меня любить будет, платья покупать красивые. И туфли, и помады. Да, а еще зонтик. Такой прозрачный, с длинной ручкой. Мы с ним по Москве гулять будем, на Красную площадь пойдем. Он мне цветы подарит и мороженое, и мы зайдем в большой стеклянный магазин и купим чего захотим, вот, а потом у нас родится ребеночек, да, обязательно родится ребеночек, он будет маленький-маленький, хорошенький-прехорошенький, а еще будет кошка, собака и рыбки, и по утрам мы будем есть одни конфеты “Мишка на Севере”, и дядя тоже, у него будет коричневая борода и очки, он будет добрым и умным, как в ЧТО? ГДЕ? КОГДА?»

СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: голос ведущего одной из популярнейших в 80-е гг. ушедшего века телеигры Вл. Ворошилова действовал на Аннушку в детстве гипнотически.

– А откуда ты, Аннушка, про Москву знаешь?

– А я по телевизору сначала видела, в программе «Время» – мне нравится, когда прогноз погоды, там музыка такая… такая, ну, в общем, красивая очень, нравится мне, и я вот думаю, раз вечером в Москве так красиво, то днем, при свете-то, наверное, еще лучше? У нас-то в городе совсем все не так, у нас по-другому. А я хочу жить красиво. Я ХОЧУ ЖИТЬ КРАСИВО, – говорит ребенок, но родители еще об этом не подозревают. – Да, мы с мамой были в Москве, да! Недавно. На Красной площади, в соборе Василия Блаженного. Я, правда, не поняла слова блаженный, а в соборе темно так было, и лестницы – высокие. У нас таких ступенек не делают уже, а еще там – посуда серебряная под стеклом и какая-то старинная одежда… Но я бы там жить не хотела, там света нет, там окошки узенькие – не протиснешься. Нет, мы с мамой уже под конец экскурсии хотели оттуда назад, в Москву выйти из этого собора… А потом пошли в магазин большой со стеклянными потолками – у нас в городе таких потолков в магазинах не бывает, и мороженого такого тоже не бывает, и мама мне его купила – белое-белое, с высокой шапкой, в вафельном стаканчике, а я когда все это белое съела, стаканчик пустым оказался, и я подумала, что вот так всегда: как бы вкусно ни было, всегда это вкусное заканчивается раньше, чем подумаешь… Потом мы были в зоопарке, но мама почему-то качала головой все время; а мне понравились больше всего обезьяны – чем-то на людей похожи, особенно когда рожи строят. Вылитая наша Людмила Алексевна, такая же дура. А после зоопарка мы опять в метро ехали. Я научилась ездить в метро, я теперь умею! Когда я вырасту и буду большая, я не буду бояться, как в первый раз. Надо просто опустить 5 копеек в щелочку, и автомат тебя пустит на лестницу, которая едет. Главное, чтобы ноги не попали в острые зубчики – ну, те, которые в самом начале и самом конце лестницы-чудесницы, – а потом едешь себе, по сторонам смотришь – интересно! У нас в городе таких людей не бывает…

ОТ КУТЮР. ТЕНЬ г-на НАБОКОВА: «Привет, персонаж! – Не слышит».

Писательская эрекция – дело непростое и хитрое: тысяча первый раз – про одно и то же, да только в две-тысячи-ах-уже-четвертый! – год – по-другому. «К черту композицию!» – гундят-сопят-шепчут-шелестят слова автора. К чер-ту. Все течет, как при переверстке. Все изменяется цинично-нежно в отсутствие НАСТОЯЩЕГО сюжета, где так легко могли бы быть – так возможно и так близко, как чье-то мифическое счастье, – верх-низ, добро-зло, он-она-оно-они и другие распадающиеся на пазлы элементы Великой Иллюзии. В сущности, слова автора также представляют собой личность, являющуюся не более чем скоплением идей, с которыми сочинитель – М и Ж – временно отождествляет себя. Каждая мысль сочинителя – как М, так и Ж – лишь фрагмент, мать его, изначально гермафродит-но задуманной личности, но не сочинитель в целом. Разве можно запихнуть целого гермафродита во фрагмент слов автора? Чушь какая… ОНИ купили себе немного бога; ОНИ думают, что живут, обалдевшие от трехмерности прямоходящие… А вот автор, кто бы он(а) ни был(а), не может купить себе немного бога. У автора нет еще миллиона перерождений; у него нет даже самого автора!

Новый абзац.

В наличии имеется флэт, на флэту – тэйбл, на тэйбле – комп. За компом, вопреки закону жанра, сидит издыхающая от жары, раскрашенная под девочку женщина и собирает звуки в буквы, буквы – в слоги, слоги – в слова, слова – в предложения, а предложения – в полные и не полные абзацы, заполняющие некие книги бытия, которые впоследствии, возможно, станут продажными. Женщина, издыхающая от жары, но тем не менее пишущая текст в вялотекущее отсутствие деградации, мыслит и существует так: «Уж лучше я стану высасывать вино из любимых не-всегда-рядом-губ, чем сюжет – из всегда-рядом-пальца». С теми словами она находит то, что всегда не рядом, вместо того чтобы то, что всегда. Женщина получает огромное облегчение и уходит в себя: никакая сила не может вывести ее оттуда, да и что это за место-время-пространство такое – Оттуда?

– Отдайся мне! – говорит ей Там г-н Жанр, фривольно распахивая свои едва ли полноценные, потому как литературные, объятия. – Отдайся! Мне так нравится твое perle!

Не забудем: автор в данный момент времени – Женщина, жонглирующая буковками на особой текстовой территории то от первого лица, то от третьих незаинтересованных лиц. А посему пишущая особа, вытеснив карету, тыкву и прынца в чье-то воображаемое нижнее бессознательное, отдается закону жанра легко и охотно: жемчужная Игра ей по вкусу, почему бы и не обронить на время хрустальную туфельку?