История одиночества - Дэвид Винсент

Петрарки «Об уединенной жизни», написанный между 1346 и 1356 годами и лишь век спустя изданный в виде книги[10]. Петрарка дискутировал с ранне– и дохристианскими авторитетами, а Циммерман, в свою очередь, стремился не изобрести тему заново, а перефокусировать ее. Он был швейцарским немцем, его мать говорила по-французски; он много читал по-английски и на своих родных языках и был хорошо знаком со множеством трактовок этой темы в романах и стихах XVIII века[11]. Его книга быстро переводилась на другие языки, потому что и предмет обсуждения, и очевидный его контекст были знакомы любому образованному европейцу того времени. Книга находилась в центре одних из самых долгих в западной культуре дебатов, а вместе с тем являла собой критическую реакцию на свое время – эпоху небывалых перемен. Циммерман был глубоко погружен в городское буржуазное общество, которое тогда начинало осознавать себя как историческую силу, а в конце жизни стал свидетелем Великой французской революции, разразившейся по другую сторону от его родных Юрских гор.

Точкой отправления и возвращения было в «Уединении…» то, что Циммерман назвал «социальным и либеральным общением» (social and liberal intercourse)[12]. Несмотря на свою симпатию к уединению, он приветствовал просвещенческую установку на социальный обмен – двигатель культурного и интеллектуального прогресса. Как один из ведущих практикующих врачей Европы, он по долгу службы должен был физически взаимодействовать с пациентами. Теоретических объяснений, найденных и развитых в кабинетной тиши, было недостаточно. Эффективное лечение болезни требовало непосредственного наблюдения и накопленного практического опыта[13]. Акцент Циммермана на социальных контактах представляет собой описание его собственных методов и достижений:

Лучшие и мудрейшие из моралистов всегда стремились быть среди людей – для того чтобы увидеть все способы жизни, изучить добродетели и обнаружить пороки, каждому из них присущие. Именно тому, что их изыскания и опыты о людях и нравах были основаны на фактических наблюдениях, были обязаны они успехом, которым увенчались их добродетельные усилия[14].

Наблюдения Циммермана были подкреплены двумя успешными браками и растущей мировой славой. «Любовное общение, – писал он в начале «Уединения…», – это неиссякаемый источник радости и счастья. В выражении чувств, в изложении мнений, во взаимном обмене мыслями и ощущениями заключено сокровище наслаждения, о котором постоянно вздыхают одинокий отшельник и даже сердитый мизантроп»[15]. С интеллектуалами из разных концов Европы, с которыми он работал и переписывался, Циммерман разделял просвещенческое убеждение, что человеческая природа по сути своей социальна и что все иные образы жизни – это либо отклонение, либо временная передышка от стремления к личному удовлетворению и коллективному прогрессу[16]. «Уединение делает сердце бесчувственным, – отмечает он в сборнике «Афоризмы». – Что в нем жалеть или лелеять? Оно не заботится ни о чем, кроме себя самого; в нем его заботы берут начало, на нем же и кончаются. Solitaire не ведает человеческой природы. А без нее и всех тех дорогих забот, что она в себя включает, – в чем ценность жизни?»[17] Этот предмет обсуждался в «Энциклопедии» Дидро. Картезианцам следует отдать должное, но их образ жизни принадлежал к гораздо более ранним векам церковных гонений. Времена изменились. «В нашу безмятежную эпоху, – гласит «Энциклопедия», – по-настоящему сильная добродетель – та, что смело преодолевает препятствия, а не та, что бежит от них. … Отшельник – по отношению к остальному человечеству – словно неодушевленное существо; его молитвы и его созерцательная жизнь, которой никто не видит, не имеют ни малейшего влияния на общество, которому нужны примеры добродетели перед глазами, а не в глуши лесов»[18].

Долг и личная выгода, объединившись, вытеснили уединение на обочину полезного существования. Современник Циммермана Кристиан Гарве, влиятельный пропагандист немецкого Просвещения, резюмировал этот подход такими словами: «В общем и целом и по природе вещей, общество, как представляется, создано для жизни здоровой, бодрой и полной развлечений; уединение же, напротив, видится естественной гаванью для дряхлых, больных и печальных»[19]. У этого подхода были свои классические прецеденты, однако не столь давние авторитеты, с которыми дискутировал Циммерман, придерживались иного мнения. Петрарка бежал от порочности и хаоса городской торговли: «Истина же, – заключал он, – очевидно, одна: всякий занятый несчастен…»[20] В конце XVI века Монтень в опыте «Об уединении» выдвинул сугубо светский довод в пользу ухода от тягот деятельной жизни. Он дал ряд рекомендаций для достижения уединенной самодостаточности: «А раз мы собираемся жить одиноко и обходиться без общества, сделаем так, чтобы наша удовлетворенность или неудовлетворенность зависели всецело от нас; освободимся от всех уз, которые связывают нас с ближними; заставим себя сознательно жить в одиночестве, и притом так, чтобы это доставляло нам удовольствие»[21]. Монтень мыслил уединение не как приостановку участия в общественной жизни, а как его окончательное прекращение.

К концу XVII века рост процветания и влияния класса торговцев нашел отражение в появлении новых акцентов в давних дебатах о противоборствующих достоинствах действия и созерцания. Джон Ивлин, умевший в своей частной жизни находить время для отдыха и размышлений, выступил в защиту социального взаимодействия как в деловой жизни, так и в религии – в ответ на провокационную статью шотландского адвоката Джорджа Маккензи[22]. В «Занятости населения и предпочтении активной жизни уединению» он возражал против крайних форм духовного и светского отстранения. «Конечно, – писал он, – знающие цену себе или своему труду могут найти себе полезные развлечения – не удаляясь в глушь, не погружаясь в себя, не отвергая мира и не оставляя общественных дел»[23]. Свободный обмен мнениями – вот движущая сила как личного, так и коллективного богатства. «Ибо, поверьте, – настаивал он, – умнейшие люди становятся таковыми не в спальнях и кабинетах, заставленных книжными полками, а благодаря складу характера и активному участию в беседах»[24]. Периоды размышлений – это приложение к общественной жизни, а не ее замена. Но сферы торговли и политики были все еще уязвимы для соблазнительной притягательности бегства от норм и правил коллективного общения. «Итог таков, – заключал Ивлин. – Уединение порождает невежество, делает из нас дикарей, питает чувство мести, склоняет к зависти, порождает ведьм, истребляет население Земли, превращает ее в пустыню и вскоре ее вовсе уничтожит»[25].

Среди современников Циммерман выделялся тем, что стремился исследовать все возможные обстоятельства, способные в XVIII веке заставить человека отвергнуть устои домашней и общественной жизни. Знание обширной литературы на нескольких европейских языках и профессиональная работа с болезнями и расстройствами заставили его отнестись к перспективам ухода от общества со всей серьезностью. В его наиболее благоприятном случае уединение признавалось «склонностью к самососредоточению и свободе»[26]. Существовала уже определенная традиция –