Как я была Панночкой… - Ольга Викторовна Торощина

на стол поставлены, диван для ночёвки разложен.

– Смотри всю ночь, – приказал Гений. – Устанешь – спать ложись, но утром опять смотри! Мы днём придём.

Спектакль и правда был удивительный. Хома – высокий, худощавый и нервный, эдакий молодой Тараторкин. Казаки – колоритные и искренние. Баба Хвеська, у которой намечалась любовь с Хомой, в сермяжной простоте своей была нежная и трогательная. Панночка – как и полагается, чернобровая красавица со смоляной косой. А как они играли, фантастика! С полной самоотдачей и отречением. И сладко было на это смотреть, и страшно. Когда Панночка стала раскачиваться в гробу, мне захотелось включить в тёмной квартире свет, но не получилось. Сначала не поняла почему, а потом дошло: Гений везде лампочки вывернул.

После третьего просмотра спектакля со мной стало происходить что-то странное. Почувствовала: не одна я в помещении. Открыла холодильник, вот там свет был, нашла бутылку водки, чуток глотнула – отпустило. Но тут заметила одну странность в актрисе-Панночке. Вроде бы у неё четырёх передних зубов нет. Точно нет! Или гримом замазала? Так и не поняла.

Уснула я прямо перед телевизором, пришедшие Гений с женой меня разбудили.

А поздним вечером следующего дня отправилась на репетицию в театр «У водокачки». В здании было пусто, свет выключен, только в гримёрке мигала сиротливая лампочка.

– Текст читай! – приказал Гений.

Я послушно открыла распечатку и начала. Если кто-то не в курсе, что представляет собой пьеса, расскажу. Две первые картины написаны строго по гоголевскому «Вию», плюс ещё вставки из других его произведений. Но вот последнюю картину знаменитый драматург сама придумала, и непонятно, что при этом жевала – мухоморы или бледные поганки. На словах: «Бог злой, демон злой, демон пустыни, демон горы… Демон, овладевающий человеком, Гигим, причиняющий зло, происходящий от злого демона, клянись небом, клянись землёю!» – в пустом помещении начали звенеть стекла, выть канализация, и скрипеть закрытые двери.

– Правильно всё делаешь, – похвалил Гений. – Слышишь, он пришёл!

Сейчас, будучи пожилой и богобоязненной дамой, я бы эти слова к ночи и произносить не стала. Но тогда мне было двадцать с небольшим, я не верила ни в Бога, ни в чёрта, жаждала только славы и успеха. Но после такой репетиции всё же позвонила родителям.

– Да зачем тебе этот бред нужен! – возмутилась мама. – Откажись.

– Просто играй, и всё! – сказала бабушка, пережившая революцию, войну и ссылку. – А если этот очкарик приставать будет, перекрестись и бей первой.

Репетиции шли ладно, из хрипящей старухи-ведьмы я в одно мгновение превращалась в красотку Панночку и пушинкой взлетала на спину Хомы для инфернального полёта. В гробу лежала, как в дому. В третьем акте, когда эмоционально нужно держать всё только на себе, входила в некий сомнамбулический раж. Кувыркалась и каталась по сцене, бегала на четвереньках, завывала и утробно шипела. Гений был доволен, но периодически придирался:

– Оля, ты говоришь, как диктор центрального телевидения! А где «шо»? А где полное погружение во тьму? Соберись и дай мрака!

Педагоги по речи четыре года калёным железом выжигали из меня пермский говорок, и к нему я возвращаться не собиралась. И по поводу «тьмы и мрака» были у меня определённые сомнения.

– Наташ, а что с первой Панночкой случилось? – спросила я как-то у Хвеськи.

– Та ничого! – ответила Наташа, будучи уже глубоко в образе. – В ночи щось прывидилось, побигла, об кут стукнула, зубы вышибла. Вставляты не стала, казала, для образу добре. Ще пограла. А потим в ликарню видвэзлы, сказали, з даху будынку стрибнуты хотила.

Мой премьерный спектакль прошёл на ура. Цветы, поздравления, восхищение. Гонорар был – как моя месячная зарплата в академическом театре. Живи да радуйся. Десять спектаклей отыгралось хорошо, но вот на одиннадцатый мне почему-то очень не хотелось идти. Но я загримировалась, оделась и вышла на сцену. Качаюсь в гробу, беснуюсь, требую у Хомы зачать со мной мёртвое дитя… Слышу скрип над головой, но внимания не обращаю, не до того.

Конец спектакля, аплодисменты. Выхожу за кулисы, а там трое казаков пот с лица вытирают и говорят:

– Оль, на тебя крест из декорации падал, подпёрли плечами, еле удержали!

А крест был три метра в высоту, из цельного бруса.

На двенадцатом спектакле раскачиваюсь в гробу, как на качелях. Вдруг два передних троса лопаются прямо у меня в руках. Я кубарем вываливаюсь на сцену, а гроб, качнувшись, ещё и поддаёт мне ускорение под пятую точку. Каким-то чудом, на кончиках пальцев, зависаю на самом краю и не улетаю в зал. Зрители в ужасе охают и вжимаются в кресла, но монолог я не прерываю, играю до конца. Как будто всё так и должно быть!

Перед тринадцатым спектаклем я зачем-то долго мылась, оделась во всё новое и написала письмо маме. Произнося последние фразы финального монолога: «Государь сатана! Пошли ко мне на помощь, рабице твоей, часть бесов и дьяволов! И слепи нас обоих в одно, и брось в своё дивное пекло, о государь, чтоб не остыло бы оно никогда во веки веков, чтоб дымило оно костями и плотью нашими и полнился бы мрак великий, и вставал бы над светлым миром смердящею завесою, и в великой битве одолел бы тот мрак самого Царя Небесного!» – я шагнула за кулису. Как сейчас помню, одна нога ещё на площадке, вторая за занавесом, переношу на неё вес тела и… как ракета, ухожу двумя ногами в люк, под сцену. Со всей силой шибанулась подбородком об пол.

Боль была дикой, а челюсть клацнула так громко, что казалось, все зубы разом должны вылететь или раскрошиться. Но, как несостоявшийся врач, не теряя присутствия духа, я быстро пересчитала клыки во рту и проверила наличие языка. Не откусила. А могла бы, если бы не закончила монолог вовремя и, уходя, ещё что-то произносила.Кто и зачем открыл этот люк? Мысли пролетели в голове за долю секунды, и я начала хохотать. Да так неистово и демонически, самой жутко стало.

– Хороший смех был в конце спектакля, – одобрительно сказал Гений. – Молодец, закрепи на будущее!

Я смиренно кивнула, а потом невзначай заметила, что в моём академическом театре на носу выпуск «Гамлета» и надо бы мне чуток сконцентрироваться, посему возьму перерыв. Вот, кстати, Таня из второго состава сидит и ждёт. Рыжая барышня Таня действительно сидела на репетициях уже не первую неделю, на