Освещенные аквариумы - Софи Бассиньяк

Иногда по вечерам, после бокала-другого вина, он делился с ней своими детскими воспоминаниями. Рассказывал о храме Кинкаку-дзи, который впервые увидел подростком солнечным утром зимнего дня.

— Снег тонким слоем припорошил деревья и кровлю, будто их посыпали сахарной пудрой… — сказал он.

И вдруг рассмеялся. Подобные вспышки веселья, которыми он сопровождал едва ли не каждую произнесенную им фразу, слегка выбивали Клер из колеи, казались ей какой-то изощренной хитростью, оскорбительной для серьезности ее исследовательского настроя, и тогда она, немного мстительно, погружалась в созерцание воображаемого храма или других экзотических образов, принадлежавших только ей одной.

Понемногу жизнь Клер начала вращаться по одной и той же орбите, описывая широкие концентрические круги вокруг страны, которую отныне она смело могла включить в список своих излюбленных мест, куда посторонним доступ был закрыт. Япония, этот чарующий остров, на протяжении веков противилась любому чуждому проникновению в совершенство своего мира, защищаясь от яда западных изобретений — христианской религии, стульев, откровенности и логики. Тогдашняя Япония виделась ей заснеженным садом, чистоту которого еще не нарушили ничьи следы. Она протянула ему журнал. На развороте были фотографии мужчин и женщин, сделанные в токийском метро, — все они спали.

— Взгляните, — сказала она. — Они спят, но, прежде чем сомкнуть глаза, они не забыли покрепче ухватиться за свои вещички. Мы всегда так делаем: зажимаем рюкзак ногами, наматываем на руку ремень сумки. Мы не умеем расслабляться. Потому что боимся их потерять, если рядом чужие. Вам так не кажется?

Зазвонивший — очень кстати — телефон прервал этот разговор, продолжения которого Ишида уже побаивался, не желая вдаваться в излишние тонкости. Он поднялся с гибкостью, которую Клер приписала его ежеутренней гимнастике, подсмотренной ею через окно. Он повернулся к ней спиной и заговорил по-японски. В этот вечер ее не покидало странное ощущение дискомфорта, как будто терпкий и слишком крепкий чай отравил их близость. Что-то было не так, но что именно — она не понимала. Может, это начало очередной фобии? Приступ паранойи? Предчувствие неудачи? Предвестие долгого периода черной меланхолии? Она сморгнула, изгоняя вон всех своих демонов, и окинула взглядом спину Ишиды, сверху вниз. Он — мужчина, но о его личной жизни она не знала ничего. Она вообще ничего не знала о сексуальной жизни мужчин-японцев. Ей вспомнилось, как подростком она встречалась с приятелем-камерунцем. В последний момент, поддавшись страху, она отказалась с ним переспать, тут же обругав себя расисткой. Он повел себя очень мило, как будто уже привык к таким фокусам. Но в ее памяти этот эпизод так и остался нерешенной проблемой, окрашенной стыдом за неспособность к преодолению определенных барьеров. Мускулистое, подобранное тело японца внушало ей беспокойство. Не красавец, но исходящая от него сила парализовала Клер, заставляя замереть в сладком ступоре. Ишида двигался так же, как разговаривал, — останавливаясь ровно в той точке, за которой дальнейшие слова и жесты не имели практической пользы. Все его тело тогда застывало, потрясая ее своей грацией.

Он положил трубку и вернулся к столу. Выглядел он озабоченным.

— Что-нибудь случилось? — спросила Клер.

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся уголком рта.

— У вас сейчас много работы? — продолжала расспрашивать Клер.

На вопрос, чем он занимается, заданный во время первой встречи, он ответил ей, что служит атташе в посольстве Японии, добавив, что воспринимает свое назначение в Париж как огромную честь, потому что очень любит Францию.

— А во вторник вас не было, — небрежно бросила она.

Ишида не удивился. Он знал, что за ним наблюдают. Время от времени он различал в темноте квартиры силуэт Клер, неподвижно застывшей за шторой в полной уверенности, что ее никто не видит.

— Мы устраиваем в Тулузе выставку японской архитектуры. Я ездил на ее открытие.

Клер почувствовала, что после телефонного звонка в Ишиде произошла какая-то перемена. Его мысли витали где-то далеко: Ишида и Клер немного посидели молча, глядя глаза в глаза, но не видя друг друга. Ишида приподнялся, чтобы налить им еще чаю, и тут Клер вдруг вскочила на ноги.

— Смотрите! Смотрите скорее! Вон, напротив! Ну надо же! — воскликнула она.

Триумф в ее голосе мешался с гневом. Пальцем она указывала во двор, где в этот миг разворачивалась давно ожидаемая ею катастрофа. Действительно, в одном из окон загорелся свет. С тех пор как она сюда въехала, квартира прямо над ней оставалась незанятой, но она сознавала, что долго это блаженство не продлится. Зная, что Клер болезненно боится любого шума, Ишида понимал, что для его соседки это действительно событие чрезвычайной важности. Стоя рядом с ней возле окна, он тоже смотрел во двор. Окно распахнулось, потом какой-то мужчина вышел на балкон и принялся внимательно оглядывать фасады напротив. Им показалось, что на гостиной японца он задержался дольше, чем на остальных окнах. Клер и Ишида сейчас же отпрянули прочь и скрылись в глубине комнаты.

— Это было слишком хорошо! — с тяжким вздохом произнесла Клер и без сил опустилась на пол, словно солдат побежденной армии.

Она окинула взглядом тихую светлую комнату и почувствовала горькое сожаление о канувших в вечность сладостных минутах нормального существования. Она уже измучилась от собственной беспомощности перед лицом реальной жизни со всеми ее каверзами.

С горящим взором, уставившись в одну точку где-то над головой Ишиды, Клер заговорила — быстро, зло, с сумасшедшими нотками:

— Откуда он только взялся? Как вы думаете, он один? Надеюсь, он не приволок с собой целый выводок детворы и жену в придачу! Потому что мне тогда придется съехать. Не понимаю! Обычно консьержка точно знает, если кто-нибудь новенький вселяется, а тут… Ни сном ни духом!

Клер умолкла и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Пока она сидела, прикрыв веки, и размышляла, как ей выжить в этой катастрофе личного масштаба, Ишида продолжал сосредоточенно изучать освещенное окно. При виде мужчины на него навалилась внезапная усталость — так тело протестует против застарелой боли, о которой успело благополучно забыть. Клер открыла глаза и вздрогнула, наткнувшись на жесткий взгляд соседа. Ишида спохватился и с ласковой улыбкой проговорил:

— А вы пробовали…

Она не дала ему договорить. В том, как скривился ее рот, Ишида узнал признак чисто западного безумия — прогрессирующее безволие, предвещающее нервный срыв.

— Я все перепробовала! — напряженно выкрикнула она и принялась загибать пальцы. — Дыхательные упражнения, которые вы мне показали. Гимнастику, которую прописал мне мой мануальщик. Йогу. Ничего не помогает. Ничего! Ну что я могу поделать? Я не выношу шума, просто не выношу. И я права, я уверена. Тишина восхитительна. Она бывает безжалостной, это верно, но она всегда возвращает то, что забрала. И возвращает преображенным.

Клер закашлялась, словно испугавшись собственных слов. Как под гипнозом она повернула голову к освещенному окну, мечтая, чтобы увиденное оказалось сном. Но нет, с реальностью не поторгуешься — в квартиру точно кто-то вселился. Ишида встал, взял чайник и исчез на кухне.