Порча - Владимир Клавдиевич Буев

на два часа не задерживалась. Я сразу увозил ее домой. Медсестры в отделении удивлялись стойкости этой хрупкой женщины. Большинство больных в результате химической бомбардировки отлеживались по неделе. Веру дома иногда подташнивало после процедур, но это не сильно тревожило. Сопротивляемость ее организма обнадеживала. Настроение было позитивным. Во всяком случае, у меня.

В конце марта мы всей семьей справили Верин День рождения и пожелали ей скорейшего выздоровления. Будучи на больничном, Вера оформляла пенсию: возраст подошел.

По деньку, по шажку, подкрадывались теплые весенние дни. В апреле выскочили почки на деревьях. Сначала маленькие, почти не видимые, а потом вдруг почки стали сережками. На одном из подоконников, обставленных многочисленными горшками, зацвел домашний цветок. Вера показывает на него рукой и хвастливо спрашивает:

– Видишь? – смотрю: в небольшом горшке распустился пушистыми лепестками фиолетовый бутон, а другие комнатные растения – сплошь зеленые. С выходом на пенсию у жены появились новые увлечения. Рутина трудовых будней сменилась новизной быта. Вера умела наслаждаться цветами, но почему-то цветочные букеты, когда я пытался преподнести ей, не принимала.

– Делать что ли нечего? – говорила она, когда я, в порыве чувств, подавал букет. – Лучше бы полезное что-нибудь купил.

Однажды жена призналась. Врачи не советовали пациенткам рассказывать мужьям, что на самом деле представляет из себя операция по удалению рака матки. Опухоль не вырезают, не выскребают. Матку целиком с придатками вынимают из полости живота.

– Пусть лучше мужья не знают об этом, – говорили женщинам врачи. Я удивился тогда: в чем тут сермяжная правда?

После облучения в выписке, наряду с другими, значился один деликатный пункт: «Рекомендовано: Половой покой 2 мес.» Соблюдал. Воздерживался, как положено, два месяца. По прошествии запретного срока, жена согласилась, не куражась. Мы, мужики, подсознательно при половом акте пытаемся достать до матки, полагая, что приносим женщине удовлетворение глубоким проникновением. В этом допуске к самой сущности сокровенного женского естества, в приближении к тайне материнства – дурманящая сладость близости с любимой. А тут… Матки-то нет. Шовчик. Не знаю, что подумала жена, но это была наша последняя интимная близость. Когда продан родной дом, а в нем живут уже другие хозяева, проходя мимо, порой хочется заглянуть. Не пускают, к сожалению. Кто ты такой, спрашивают? И ты понимаешь, что здесь уже больше чужого, чем родного, и щемит как-то…

В конце апреля я съездил в садоводство разведать обстановку. Снег сошел, а земля еще не оттаяла. Навоз лежал застывшим холмом на цветочной клумбе. Расконсервировал розы, укутанные от морозов, проверил водопроводные трубы.

Май подарил солнечные дни и большие планы. Мы вдвоем на даче. Я высадил под руководством жены в парник рассаду помидоров. Навозная куча оттаивала порциями: на штык лопаты за неделю. Еженедельно снимая верхние слои, развозил тачкой удобрение по участкам.

Вера с детства любила землю, поэтому все выходные самозабвенно ухаживала за посадками. Тяжелую работу я ей не разрешал. Полола, по возможности, грядки, ухаживала за цветами. Болезненное состояние хотя и изредка, но все же сказывалось. Она уходила в домик, где в прохладной тени занималась вязанием. Вязала себе белую шапочку на случай возможного облысения.

В середине июня солнце допекло, по макушку. Городские улицы плавились от жары. Пассажиры в автобусах, задыхаясь от духоты, на чем свет стоит, поминали про себя железобетонных водителей, которым что с горы, что под гору, лишь бы график выдержать. Все жизнеспособное и свободное население города расползалось, по пляжам и дачам. Мы тоже с нетерпением ждали любую возможность, чтобы уехать на дачу. Воды в саду было много. Не жалея ее, поливали все подряд, даже картошку.

Цветочная клумба, освободившись от навозной кучи, расцвела неожиданно и пышно! Когда раскрылись розы, мы налюбоваться ими не могли. В саду готовить Вера не любила: считала, достаточно перекусить чего-нибудь. Сидим с ней утром на открытой веранде, пьем чай. Вокруг разноцветные кусты. Роса испарилась. Редкие пчелы мельтешат по цветочным лепесткам. Легкий ветерок треплет шторы и загоняет утреннюю прохладу к нам на стол.

– Хорошо! – говорю Вере.

– Да, – подтверждает она, – розы смотри, какие красивые!

– Может срежем несколько штук, домой увезем?

– Зачем? Пусть тут цветут.

Солнечные лучи несмело щекочут глаза. Проезжает по улице на велосипеде охранник – седоволосый мужчина, смотрит сквозь невысокий забор в нашу сторону, приветливо улыбается, и я почему-то думаю, что он к Вере неравнодушен. Она не могла не вызывать уважение у людей, которые просто видели ее со стороны.

Друзья говорили мне, что я выиграл ее по лотерее. Где бы ни находился без нее, она никогда не вызванивала меня по телефону. Не устраивала публичных разборок. Со всеми была приветлива. Легко реагировала на юмор. Были у меня, наверное, завистники.

Никогда я не замечал, чтобы Вера сказала что-то невпопад. А тут как-то проспорила. Огурцов ни у кого еще не было. Увидев на грядке маленькие завязи, я неожиданно озадачил ее.

– На следующей неделе будут огурцы.

– Не выдумывай.

– Спорим?

– Сколько раз тебе говорила, никогда не загадывай.

– Что, боишься проспорить? – я уверенно протянул руку. Вера, не любитель споров, нехотя подала правую ладонь, а на лице читалось: «что с него возьмешь?»

– На бутылку, – уточнил я, предвкушая торжество победы.

Огурцы через неделю действительно пошли. Так проспоренную бутылку и не отдала. Стоит вон бутылочка пластиковая, с клапаном, из которой она пила последние дни воду. Смотрю на эту бутылочку, а слезы…

Вера любила песни и прекрасно пела. Правда, редко, когда в близкой компании заряжалась воодушевлением. И я с завистью вспоминал в такие моменты того косолапого увальня, который в детстве наступил мне на уши.

Она не любила болтать по пустякам, поэтому у нее была одна только подруга, Лиля. Как ни странно, очень разговорчивая и юморнáя, с таким задорным, заводящим смешком, но в душе серьезная и очень ответственная.

Вера была домоседкой. Не любила посещать театры. С удовольствием смотрела телесериалы. Я упрекал ее за пристрастие к мыльным операм:

– Как ты это можешь смотреть?

– Это жизненно, не то, что твои боевики. Стреляют, да убивают друг друга.

– Да там-то хоть понимаешь, что это – сказка. А тут чего? Чего тут жизненного? Одно и то же мусолят.

– Иди отсюда. Не мешай, – увлеченно глядя на экран, раздражалась жена.

– Как ненормальная! – бурчал я, скосив взгляд, и уходил.

По возвращении из стационара Вера рассказывала про соседок по палате. Одна женщина, преподаватель хореографии в деревенской школе, стройная, молодая, с длиннющими красивыми волосами, начисто полысела после первой химии.

– Такая оптимистка! Улыбается всегда, помогает всем. Вообще, люди, которые натерпелись, относятся друг к другу по-другому, – говорила жена.

При том,