Кого за смертью посылать - Михаил Успенский

— Каково княжествовать? — спросил Мутило. — Сладко ли?

Жихарь махнул рукой.

— Знатьё бы — так сроду не пошел. В первую зиму кое-как замирились с кривлянами. Тесть-то мой и особенно теща названая, княгиня Апсурда, разнесли по белу свету, что княжну Карину-де силой приневолили. Хорошо, что уговорил Лю Седьмого перезимовать у меня.

Ой, хитер мудрец, мудер хитрец! Он им и Снегового Змея показывал, и огнями цветными стращал, а слова говорил весьма ласковые да вежливые. Семивражье мы поделили по-соседски.

— Ну и будь доволен, — сказал Мутило. — Последнее дело с родней в розни жить.

— Потом чайнец отбыл на родину — что-то там без него не ладилось. А летом пришлось нам снова туговато: Мундук-хан со своими степняками пошел в набег.

Пока мы мечами препоясывались да копья вострили, он уже пять деревень разграбил, не считая хуторов и заимок. Полетели мы вдогон, да степняков попробуй настигни! Но тут мой побратим Сочиняй-багатур им в потылицу ударил, прямо нам в лапы погнал. Мундук-хана удушили, завернувши в ковер, остальные к Сочиняю под руку пошли. Он теперь Сочиняй-хан! Договор с ним заключили честь по чести, да только случись в степи засуха — снова могут к нам полезть, не посмотрят и на договор… Степняки же… Не хан погонит, так голодуха…

— Я помню одну засуху, — сказал Мутило. — Я на дне лежу, а из воды нос торчит и все остальное…

Промочили горло, чтобы не было засухи.

— Тебе что ж, там и поговорить не с кем? — спросил водяной.

— А получается, что не с кем, — пригорюнился князь. — Окул Вязовый Лоб из кузни не вылезает, постоянно денег требует — из нашей-то руды не всякая сталь получается. Ругаемся до синевы. Беломор вечно своими делами занят…

Народ на дружинников жалуется. Я им толкую: не надо бояться человека с мечом! Нет, все равно пугаются…

— А жена?

— А что жена? Жена есть жена… — Жихарь пуще пригорюнился.

— Жена есть жена, — передразнил Мутило. — Надобно и за нее выпить… Э, самое-то главное не сказал: детки-то пошли у вас?

— Две дочки, — ответил Жихарь. — Нынче сына ждем. Непременно будет сын, все бабки говорят. Она у меня и разумница, и обращение знает, и понятия всякие, только ведь она природная княжна, а я…

— Нашел о чем печалиться, — хмыкнул Мутило. — Слава о тебе и под водой идет, до морей уже добежала.

— Слава — не родословие, — сказал Жихарь. — Она, Карина моя, то ничего, а то как возрыдает! Ищи, говорит, корни свои, иначе наследник безродный появится, настоящие князья у него живо отнимут вотчину!

— Глупости какие, — скривился Мутило. — Как это вы, люди, любите сами себе жизнь усложнять! Это бабские причуды — ведь и рыба с икрой, бывает, чудесит. Жен-то воспитывать надо — что на суше, что в омуте. Вон по моей русалке разве что печка не ходила, да и то потому, что не положено под водой печи складывать. Зато теперь по одной половице плавает. А сперва-то как причитывала: кабы не ты, изверг, говорит, была бы я теперь прекрасной ундиной в Бонжурии! Врешь, отвечаю: кабы не я, ты бы сейчас на Туманном Острове в холодном Несс-озере страшилой работала! Ей и возразить нечего…

— Богатырям женщин бить не полагается, — сказал Жихарь. — А князьям тем более. Мы ведь не мужики сиволапые!

— Вон ты как заговорил, — хихикнул Мутило. — А откуда же взялась поговорка:

«Князьями не рождаются — князьями становятся»?

— Становятся, это верно, — ответил Жихарь. — У князей ведь и ум устроен не как у прочих людей. Сам в себе замечаю перемены великие! Едешь, бывало, вдоль рубежа, глянешь направо, на родное Многоборье, и думаешь: «Это мое».

Глянешь налево, на соседскую землю, и вдругорядь мыслишь: «А ведь и то, если вдуматься, — мое же!» И страшно становится, и глядишь на себя, как на чужого человека, к тому же противненького… Блин поминальный, да как тяжело-то! Одна надежда — что сын вдруг возьмет и возмужает в один день. У меня такое уже бывало. Тогда сложу я с себя знаки власти, посажу его на престол, а сам поеду подвигов искать… Веришь ли — недели для себя не выкроишь! Ну, давай, за княгиню, за дочерей…

Они еще раз подняли чарки, опростали их и оба задумались.

— Хорошо, когда только сам за себя и отвечаешь, — продолжил богатырь свои страдания. — А тут об каждом думай! Это какую же голову иметь надо!

Чей-нибудь дитенок в яму сверзится — дура-мать не досмотрит — а ты мучаешься, словно сам виноват…

— Это оттого, что у людей в нагрузку к душе еще и совесть прилагается, — наставительно сказал Мутило. — То ли дело нам! Не хватало мне еще всякую икринку обихаживать, в улиткины заботы вникать! Конечно, когда среди рыбы замор начинается, надо что-то делать, так это же в редких случаях…

Чувствую, что не боятся тебя — отсюда и все беды.

— Я не Гога с Магогой, чтобы от меня людям шарахаться, — сказал Жихарь и чуть не заплакал.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Будь проще — и люди к тебе потянутся! — важно сказал водяной черт, словно век занимался княжескими делами. — Как там Демон существует? Оклемался или нет?

Жихарь невольно расхохотался и даже утешился. На свадьбе Демон Костяные Уши, как старший по возрасту (свету белому ровесник), назначен был тысяцким; побратимы же новоиспеченного князя пребывали в звании простых сватов и дружек. От такой чести Демон возгордился неслыханно и взмыл в небо, да так высоко, что достиг областей, где всякий воздух кончается и начинается вечный мороз. Там Демон мигом застыл в ледышку и рухнул вниз, где ему суждено было разбиться на мелкие кусочки. Но гуляли, к счастью, не в княжеских палатах, а на берегу пруда — чтобы было где остужать хмельные головы. Демон туда и ухнул, а Мутило кинулся доставать. К вечеру тысяцкий оттаял, пришел в себя, но стал малость заговариваться, а демонята, уже приспособившиеся к почтовой службе, жаловались потом, что, мол, папаша стали какой-то отмороженный.

— Оклемался, — сказал Жихарь. — Только во время разговора пальцы врастопыр держит, — и показал, как именно держит нынче пальцы Демон Костяные Уши.

Выпили и за отмороженного. Водяник навалился на людскую стряпню — после зимней спячки все равно чем брюхо набивать.

— Может, пару утушек изловить да зажарить? — предложил Мутило, видя, сколь быстро изводится закуска.

— Не вздумай! — нахмурился рыжий князь. — Они сейчас гнезда вьют, я всякую охоту на это время запретил…

— Это ты своим запретил, — сказал Мутило. — А щуке попробуй запрети! Она такой визг подымет! У меня, гляди, вон какой рубец остался!

— Не боятся они тебя, — подковырнул Жихарь. — А ведь Гремучий Вир на моей земле — стало быть, и законы мои…

— Под водой живут не законом, но обычаем, — заметил водяник. — Ладно, это все пустословие, давай про родословие. Всякий князь, известное дело, свой род к богам возводит. Вот и про тебя века через два-три сочинят, что, мол, Перуну внучек, Яриле сыночек…