Новое имя в молитвослове - Иван Александрович Мордвинкин

class="p1">Многое вспыхивало этой ночью в уме Максима: и что работа ради детей сломит самих детей сиротством, но, если отдать себя детям, рассыпется работа, и нищета явится, чтобы сломить детей.

И что теперь у него по сути нет дочери, потому что когда-то она опиралась на отца, но теперь на его место встал другой человек. Другой, а не он.

И Максим кричал всем сердцем, мысленно волком выл во все горло, наверное так, что его слышали и на небесах, где посреди темной пустоты носились тревожные стаи ночных птиц.

Он не мог отпустить ее сейчас! Не теперь, когда она так в нем нуждалась, хоть об этом и не знала еще.

Он снова прилег было, чтобы насильно провалиться в сон, к своим файлам, но вскочил от боли и снова беспокойно зашатался по дому. Наконец, остановился у окна и уперился в темноту, расплывшуюся причудливыми узорами — на глаза навернулись слезы. Как он не хотел ее потерять!

— Ну что ж ты, малыш!? — в который раз разговаривал он с дочерью в своем воображении. — Птенцы вылетают из своих гнезд. Это тяжко, но можно пережить. Но не тогда они должны вылетать, когда еще не оперились их крылья, не тогда, когда их отец отвернется, чтобы добыть для них еды. Тогда они погибают.

До утра Максим уже не прилег. Он то устало сидел на кровати, как измотанный путник в зале ожидания и рассматривал пустоту перед собою, то молился в своем святом углу. Это место успокаивало его.

Смирение… В чем оно? В том ли, чтобы принимать Божий Промысл таким, какой он есть и не выдумывать собственную реальность, не превращать вымышлено своих близких в безупречных праведников. Какие его дети? Бог дал ему святые чистые души в послушание и воспитание, а он сделал то, что сделал. Но, даже если она придет завтра беременная — Господи, не воззри на мои грехи, а своим человеколюбием избави мя, — он примет ее и станет дедом.

Утро просыпалось, вяло хмурясь тучами и порывами осеннего ветра, несущего облетевшую блеклую листву некогда прекрасных и наивных деревьев.

Настюха — измученная терзаниями, обидами и твердостью стены, о которую билась на пути к отцу. И Максим — смертельно изможденный и выжженный болью разрыва, какой случается однажды и навсегда. Матери рождают детей в муках, но и отцам выпадает свое. Только терпят они большей частью молча, тихо скрипя зубами, которых не размыкают для слов, а только беззвучно бурлят внутри. Жить — это вообще дело не простое порой.

— Откуда он только взялся! — вырвалось у Максима в сердцах, как только разговор, которого никак не избежать, повис в воздухе, как облако, готовое источать молнии Максима и Настюхины слезы дождем.

— Мне так больно! — вскричала откуда-то из бездны своего одиночества Настюха. — Когда ты ругаешь его, то отталкиваешь меня! От меня отказываешься! И мне от этого та-ак больно…

Максим выдохнул, уперевшись в тупик. Запретить ей… Это он мог, но как не разбить ей сердце и не превратить метамарфозы юности в гротескное уродище, потом всю жизнь шастающееся за нею как приведение? Все уже происходит, все происходит не так, как хотелось или как должно быть. Но происходит! Так что же такое смирение перед Промыслом?

Максим увидел его в церкви — симпатичный парень по имени Денис. С непростым взглядом, того же возраста, что и Настюха.

Что можно сказать со спины о человеке, стоящим на службе перед тобою? Крестится не в попад, шестопсалмие для него не особенный момент, а ектиния — время развлечений и разминка для затекшей поясницы. Не церковный он, хоть и ходит теперь на службу. У него мощная спина с крепкой шеей — не бездельник, активен и энергичен. Ростом высокий даже для взрослого, что уж там для пятнадцати — жить будет легче среди людей, они даже царей себе по росту выбирают. Но движения его неловкие, почти женственные — следы подломов в детстве. Все не просто.

Домой шли вместе. Дети умчались вперед, гоняясь друг за другом среди приаллейных акаций. И Настюха с ними — ребенок еще совсем.

Денис остался с Максимом, шли молча, неловко рассматривая деревья и встречных прохожих, но избегая перекрестных взглядов. Что сказать? Молча — оно сподручнее.

У развилки Максиму вправо. Денис неуверенно протянул руку на прощанье и взглянул в глаза Максиму, чтобы понять, что происходит в голове у этого угрюмого мужика. Максим крепко пожал и подумал: “Ну, здравствуй, сынок”.

А ночью, после вечерних молитв, он отлистал молитвослов назад, к утренним молитвам и вписал в помянник о здравии в число сродников новое имя — Дионисий. Пусть прирастает прививка к дереву, раз Господь присаживает веточку к сердцу. Настоящее сердце ведь размеров не имеет.

“Вот и нет Настюхи со мной” — подумал Максим, укрывшись в постели с головою. Но вспомнив, как счастливо светились сегодня ее глаза, улыбнулся почти блаженно. Пред его взором уже замелькали образы сновидений — текстовые документы, вместо листвы на деревьях, и дети, бегающие по аллее наперегонки. А среди них и Настюха с Денисом. Пусть все будут счастливы, Господи. Пусть только будут чисты и счастливы. И мы с ними.