Сказки по телефону, или Дар слова - Эргали Гер

Теплым сентябрьским вечером, выставив на посты третью смену, Игорь вошел в комнату начальника караула и обнаружил своего разводящего на командирской кушетке: Серега лежал эдаким Тристаном у ног невидимой Изольды, босой, с лицом торжествующим и бледным, а пристроенная на груди трубка похрипывала и попискивала, как котенок.

– Обучаем Анечку минету?

– Это Шурочка, – прошептал Серега, расплываясь в хитрой улыбке. – Она играет мне на пианино марш Мендельсона…

Ни Шурочку, ни Анечку, ни других своих армейских подруг Серега так никогда и не увидел, потому что дембельнули их с Игорем и другими пятью москвичами врасплох, буквально в одночасье: привезли на вокзал, построили, старшина Фоменко Петр Васильевич хмуро поблагодарил за службу и за десять минут до поезда вручил проездные документы. За эти минуты только и успели, что скинуться, сбегать в гастроном на майдане, затариться ящиком водки и на ходу, с воплями ввалиться в пустой общий вагон. И понеслась солдатская душа в дембельский рай, не обремененная ни чем запить, ни чем закусить – а поезд шел, подумать только, на Минеральные Воды…

Вернувшись в декабрьскую перестроечную Москву, Игорь, как водится, через неделю взгрустнул об армии, через две затосковал, на третью позвонил Сереге в Конаково и уговорился проведать армейского другана. К этому времени он успел приодеться и обзавестись новой подружкой вместо убывших замуж; вот с этой новой подружкой, Светкой, с которой дальше поцелуев дело пока не шло, он и отправился в Конаково. Поездка вышла во всех отношениях замечательной. Серега жил, можно сказать, в сосновом бору, в собственном двухэтажном доме со всеми удобствами – при доме были гараж, баня и эллинг на берегу белой, пустынной Волги, а в самом доме замечательно горел камин, на столике перед камином замечательно поблескивали бутылки с иностранными этикетками и басовито, внушительно лаяла косматая кавказская овчарка Шельма, которую с приходом гостей заволокли на второй этаж. Салаты, приготовленные Серегой, были до того свежи, остры, вкусны и необыкновенны, а сам он, смущенный нежданной Светкой, так суетился и волновался, что разговор долго не клеился – Игорь тоже ощущал неловкость, словно им с Серегой приходилось знакомиться заново. Гости ели, пили, приглядывались и восхищались; хозяин, топивший баню, каждые пятнадцать минут убегал подбросить дровишек, потом возвращался и начинал смущаться по новой. Кроме них и Шельмы, в доме не было никого: про родителей Серега сказал, что живет с отцом, тот работает и вернется не скоро.

Потом грянула царская деревенская баня, легкая, душистая, с березовым настоем и купанием в проруби, с холодным пивком в предбаннике, где они возлежали и восседали в простынях, как патриции, а до этого Серега вошел в парилку голый и неестественно рассмеялся, увидев сидящую на полке парочку: Светка в трусиках и бюстгальтере, Игорь в плавках, все чин чинарем.

– Вы с ума сошли, братцы, – заявил он, нахально улыбаясь Игорю. – Как хотите, конечно, но из одежды в бане допускаются только шапки, пора бы знать.

Игорю волей-неволей пришлось последовать совету кореша; Светка, окунувшись в проруби, тоже почувствовала полет и на второй заход в парилку отважно отправилась нагишом.

Серега еще перед вторым заходом оттаял и в двух словах объяснил Игорю ситуацию своей жизни. Родители его в свое время закончили биофак МГУ; отец работал директором элитного охотничьего заказника, а мама и старшая сестра утонули, когда Сереге шел восьмой год. Они вчетвером шли на моторке из Дубны и перевернулись: дело было осенью, отец сумел спасти только Серегу, мама и девятилетняя сестренка утонули можно сказать у них на глазах. С тех пор Серега, по его словам, тянул на себе дом и хозяйство, и не было ему от отца скидок ни в чем. Сам отец пропадал на работе с утра до вечера, а по выходным, когда в заказнике шла кремлевская охота, не возвращался совсем.

Они помянули сестренку и маму, потом Светка спросила, неужели Серега так вот и жил в этом доме один с самого малолетства, с восьми несерьезных лет. Тот ответил, что не с восьми, а с десяти, потому что два года учился в интернате, а потом уговорил отца отдать его в нормальную школу. А потом один, потому что других женщин, к сожалению, у отца не было.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что ему тяжело жить, – ответил Серега, избегая смотреть на Светку. – Да и мне не сахар.

Мысль, что огромный обустроенный дом на берегу великой реки мог быть кому-то проклятием и обузой, одновременно поразила Светку и Игоря. Они притихли, задумались, а еще Игорь понял, почему телефонным барышням так нравилось говорить с Серегой: его фразы, взятые сами по себе, звучали увесисто и проникновенно, а в общении напрямую смазывались какой-то натужной, как у глухонемых, мимикой, а еще то ли робостью, то ли деликатным нежеланием смотреть собеседнику в глаза.

На втором заходе Серега собственноручно обработал Игоря веником, заставляя порой принимать очень даже странные позы, вызывавшие глумливое Светкино хихиканье, – однако каждая процедура сопровождалась таким наукоемким обоснованием и такой сладостной судорогой наслаждения, что Игорь стерпел, потом размяк и потек в руках мастера горячим потом. Серега, намахавшись, сам распарился, швырнул веник в шайку и сказал, показывая на Светку:

– Теперь попробуй на ней, – и вышел, пошатываясь, из парилки.

– Девушкам вредно, – предупредила Светка, отступая к дверям.

– Не вредно, а очень даже приятно и полезно, – уверял Игорь, с трудом разлепляя глаза и квашней сползая с верхнего полка вниз. – Марш сюда, приказано было попробовать на тебе…

Светка, радостно взвизгнув, выскочила и через предбанник помчалась на двор, звеня на ходу медовыми титьками, Игорь с рычанием поплелся следом, вожделея не столько к ней, лакомой, сколько к жесткому, словно облитому лунной глазурью снежному насту и черной ледяной воде проруби…

После такой душевной баньки да под водочку жизнь пошла без примесей, сплошным откровением. Пока Серега сочинял на каминных углях шашлык, брызгая на мясо лимонным соком и маринадом, Игорь со Светкой, взволнованные неминуемой близостью, по-хозяйски обживали диван; пили за женщин, дружбу, любовь, за победу русского оружия и свободу прибалтов. Потом в угаре армейских воспоминаний звонили подряд московским друзьям, корифанам по службе – на телефоне Серега завяз и долго болтал с телефонисткой междугородной связи. Светка между тем переползла к Игорю на колени и только приобняла его за шею своей пухленькой ручкой, как где-то в лесу прорезался надрывный автомобильный гудок. Залаяла наверху Шельма, Серега с Игорем выскочили в темень двора, а гудок гудел, надрываясь в тишине ночного зимнего бора. С Шельмой на поводке побежали к дороге и увидели съехавшую в кусты, оглушительно сигналящую «Ниву»: фары били в лес, мотор пыхтел на нейтралке, водитель спал в обнимку с рулем.

– Папаня, – сказал Серега. – Почти доехал, зараза.

Шельму запустили на заднее сиденье, папаню перевалили на правое, Серега сел за руль и подъехал к крыльцу. С трудом заволокли грузное, оплывшее тело на второй этаж, в спальню, потом Игорь вернулся к Светке. Вскоре пришел Серега, принес стопку белья, сказал: «Отбой, ребята, отдыхаем согласно распорядка», а сам положил на тарелку мяса, взял пару пива и отнес отцу. Игорь со Светкой легли, прилипли друг к дружке… Вначале у них не очень хорошо получалось, потому что армия, то да сё, а потом ничего, так замечательно пошло получаться, что и говорить не о чем. Камин то пылал, играя отблесками по стенами, постели, Светке, то остывал знойным багровым жаром; Игорь вставал, подбрасывал дровишек и смотрел, как разгорается пламя, как зажигаются и пляшут огоньки в огромных блестящих Светкиных глазищах… Посреди ночи он пошел в ванную, а на обратном пути заглянул в Серегину комнату, где горел ночник и слышался знакомый бубнеж. Серега лежал на диване и болтал по телефону с телефонисткой междугородной связи. Одной рукой он держал трубку, другой задумчиво гладил себя по затылку, по отрастающему ежику волос, а глаза у него были незрячие, грустные и усталые, как у бездомной собаки.