Оракул мертвых - Валерио Массимо Манфреди

Старик почувствовал, как глаза его наполнились слезами: так это и есть сокровище, которое он искал всю свою жизнь? Это и есть ось и пуп земли, ступица вечного колеса, центр видимого и неизведанного, сосуд света и мрака, кровь и злато, чистота и разложение?

Он поставил лампу на пол и трясущимися руками поднес к своему лицу большой блестящий сосуд. В глазах его взметнулось огромное изумление: в центральном квадрате он увидел фигуру человека с мечом, идущего куда-то. В руке тот сжимал лопату с длинной рукоятью… или весло… Перед ним другой человек в одежде путника поднимал правую руку, словно собирался вопрошать первого о чем-то. В центре квадрата располагался алтарь, а возле него — бык, баран и вепрь.

Господи Всевышний, да здесь же изображено пророчество Тиресия, возвещавшее последнее путешествие Одиссея… путешествие, никем не описанное, вовеки не рассказанное — путешествие на континент, одиссея по грязи и пыли к затерянному месту, слишком удаленному от моря, месту, где неизвестна была ни соль, ни корабли, месту, где не знали, что такое весло, а потому не могли отличить его от лопаты для веяния зерна.

Он повертел сосуд в руках и увидел иные сцены, словно живые, освещенные блеском лампы, плясавшим на поверхности, — этапы жестокого и кровавого приключения, фатального пути… слишком далеко от моря, чтобы вернуться к морю… и умереть.

Периклис Арватис прижал сосуд к груди и поднял глаза, чтобы осмотреть северную стену адитона.

Она была открыта.

Сбитый с толку и ошеломленный, он стоял напротив узкого прохода, абсурдной, невозможной щели в цельном камне. Он предположил, что она всегда находилась там, а он всего лишь не разглядел ее в неверном свете лампы, но в душе испытывал неумолимую уверенность в том, что именно он каким-то образом открыл темное, таящее в себе угрозу отверстие. Он сделал несколько шагов вперед и встал на колени, потом поднял с пола камень, не выпуская из рук сосуда, и кинул его в отверстие. Тьма поглотила камень. Он растворился в ней бесшумно — профессор так и не дождался звука его падения.

Так, значит, пропасть бесконечна?

Он еще немного приблизился к проходу, пытаясь покончить с этим зловещим призраком, и прокричал что было силы:

— Нет!

Но голос его не зазвучал, а умер внутри, отнимая у старика жизненные силы. Он почувствовал, как у него подгибаются ноги, ощутил бесконечный леденящий холод, непобедимую тяжесть. Отверстие, как черная дыра, поглощало какую угодно энергию.

Но разве он мог отступить? Какой смысл тогда в его жизни? Разве он не потратил столько лет на доказательство гипотезы, над которой столько раз смеялись? В конце концов, он ведь еще не покинул реальный мир, хоть и чувствует, как с каждым мгновением его все больше и больше наполняет новое, таинственное знание, неведомая уверенность. Он пойдет вперед, в одной руке, вытянутой перед собой, держа лампу, а второй прижимая к груди свое сокровище. Ему нужно преодолеть лишь глубокую тишину и плотный мрак.

Он двинулся вперед, думая обнаружить в конце пути перед собой стену, но ошибся. Его худая рука протянулась в ничто, свет лампы в одно мгновение превратился всего лишь в точку, и в тот самый момент он обрел уверенность в том, что долгими годами лишь предвосхищал, и почувствовал, как кровь покидает его вены.

Он в ужасе сделал шаг назад и, стеная, попытался отыскать выход в галерею, приведшую его к порогу бездны. Так он добрался до начала лестницы. Сосуд стал невыносимо тяжелым, но профессор не желал выпускать его из рук, он скорее готов был умереть, прижимая свое сокровище к груди. Пусть его найдут в таком положении, и он обретет в смерти свою единственную, последнюю славу. Лампа постепенно светила все ярче, по мере того как он удалялся от ужасного места, но сердце в груди его билось все слабее и медленнее.

Профессор сделал еще несколько спотыкающихся шагов назад, и стена, находившаяся перед ним, растаяла в свете лампы. Задыхаясь, он дотащился до верхней комнаты. С огромным трудом он закрыл вход, снова поставив камень на место. Старик опять присыпал его землей, а потом взял с пола сосуд и добрался вместе с ним до домика.

Теперь он не мог больше смотреть на драгоценный предмет. Лихорадочно обернув его покрывалом, он взял лист бумаги, перо и из последних сил начал писать. Закончив свою работу, он положил письмо в конверт, написал на нем адрес, запечатал. Он чувствовал приближение смерти.

* * *

Ари медленно потягивал турецкий кофе и курил, стряхивая пепел на объедки ужина, все еще лежавшие перед ним на тарелке. Сделав глоток, он всякий раз бросал взгляд на улицу. Последние посетители покидали заведение, хозяин наводил порядок.

Время от времени он подходил к окну и говорил:

— Быть может, этой ночью будет дождь.

Переворачивая стулья, он ставил их на столы и возил тряпкой по полу. Зазвонил телефон, хозяин, отставив швабру в сторону, пошел отвечать. Он потемнел в лице и замер, пораженный, с трубкой в руке, глядя на курящего Ари. Потом пробормотал:

— Ари, иди сюда… О Господи, Пресвятая Дева, иди сюда… это тебя…

Ари подскочил к нему и взял трубку: на том конце провода раздавались предсмертный хрип, мольбы, прерываемые плачем, — почти неузнаваемый голос профессора Арватиса. Выбросив окурок, обжигавший пальцы, Ари бросился к машине и на полной скорости устремился к домику для археологов, где все еще горел свет. Он въехал во двор, колеса забуксовали по гравию. Он вышел, не глуша мотора. Вынув из багажника кирку, Ари подошел к приоткрытой двери, готовый защищаться. Открыв дверь пинком, он увидел перед собой профессора: тот лежал, свернувшись, в углу комнаты, рядом со столиком, на котором стоял телефон. Трубка болталась возле его головы.

Лицо прорезали глубокие морщины, старик был смертельно бледен, тело сотрясала безостановочная дрожь; руками он прижимал к груди бесформенный куль, а ноги вытянул на полу, словно их парализовало; глаза, застланные слезами, едва заметно двигались, коротко мигали, будто рассудок, охваченный паникой, не мог направить взгляд в нужную сторону.

Ари выронил кирку и встал на колени рядом с профессором.

— Боже мой, что произошло… Кто это сделал с вами? — Он протянул руки к свертку: — Дайте его мне… позвольте… я сейчас отвезу вас в больницу в Превезе… скорее, Господи, скорее.

Но Арватис только еще сильнее сжал руками свой куль:

— Нет. Нет.

— Но ведь вам плохо! Дева Мария, поедемте, во имя Господа…

Арватис прикрыл глаза.

— Ари, послушай, делай то, что я тебе скажу, понимаешь? Отвези меня в Афины, сейчас же, немедленно.

— В Афины? О нет, даже и не думайте об этом, если б вы только могли себя видеть… Я отвезу вас в больницу, как можно скорее… Давайте помогите мне.

Взгляд старого профессора внезапно стал жестким, пронзительным, а голос — властным:

— Ари, ты непременно должен сделать то, что я тебе велю. Возьми письмо, что лежит на столе, и отвези меня в Афины, по адресу, написанному на конверте… Ари, у меня никого нет на свете, даже друзей. То, что я открыл, убивает меня… быть может, оно убьет и многих других сегодня же ночью, понимаешь? Я должен встретиться с одним человеком, сообщить ему о результатах моих исследований… и попросить его о помощи… если это возможно… Если у нас еще осталось время.