Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир

Шел Месяц Бурь. Хотя ураганов пока не наблюдалось, небо, приобретая темный цвет, замерло в ожидании. Сильный порыв ветра всколыхнул жухлую коричневую траву. Коснувшись степных водных каналов, осушенных летним солнцем шесть месяцев назад, он поднял вихри пыли. Серые облака постепенно затягивали небо, лошади в упряжках забеспокоились и понесли. Собаки навострили уши и тревожно заскулили в повозках. Все ждали, с трудом сохраняя спокойствие. Где-то далеко, за границей этого мира, снова зашевелились, просыпаясь, духи. Мистические существа с присущей им шаловливостью, используя свою неограниченную силу, готовились к вторжению в мир людей. А люди интересовались духами, почитали их, но никогда не понимали.

Позже, после того как этот таинственный день подошел к концу, некоторые говорили, что видели молнию, разорвавшую небо, хотя грозовых облаков никто не заметил. Другие наблюдали тень гигантского орла, пролетающего над землей возле могильного кургана на равнине.

Неизвестный всадник сидел на своем приземистом маленьком пегом жеребце на вершине длинного могильного кургана Мундзука, брата старого кагана Руги, который умер около тридцати лет назад. Согласно некоторым древним песням, Мундзук не умер, а был чудесным образом вознесен на небо огромным орлом — самим Астуром, отцом богов. Иные говорят, что Мундзука забрали в расцвете сил вместе с жертвенными лошадьми и самыми красивыми женами и рабынями в Вечное Синее Небо, и там ему суждена жизнь в сражениях и пирах, пока не придет конец света. Брат верховного вождя Руги не пересекал врата смерти подобно обычным смертным.

Но вскоре верховный вождь Руга стал уставать от хвалебных народных песен, посвященных Мундзуку. Руга разгневался. Теперь среди племен лишь изредка звучало имя Мундзука. Три десятилетия — слишком длительное время для людей, которые считали женщину состарившейся по достижении двадцати лет.

Но пожилой воин, разглядывая могильный холм за равнинами, вспомнил это имя. И хотя его больные и слабые глаза, из которых текли слезы от порывов сухого степного ветра, почти не видели странного всадника, что-то в его осанке, такой неподвижной и непоколебимой, заставило гунна задрожать. Человек на кургане застыл, словно камень…

Уже прошло то время, когда старый воин, не задумываясь ни секунды, пришпорил бы своего коня и поскакал бы к непрошеному гостю, вытягивая на ходу стрелу из колчана и прилаживая ее к луку. Кем был одинокий призрак из степей, который явился конным к могильному кургану, принадлежащему одному из умерших, но любимых народом вождей? Всадник не покидал своего места.

Воин по имени Чанат уже постарел и сомневался, следует ли натягивать тетиву. Лучше поскакать обратно в лагерь и рассказать об увиденном. В ближайшем будущем Чанат погибнет в битве, как и подобает мужчине. Он молил богов о такой смерти каждую ночь. Но не сегодня, не в случайной схватке с неизвестным всадником в глубине степей. Здесь не было свидетелей или гимнов, сопровождающих уход воителя из жизни.

Всадник на кургане немного повернул голову. Как казалось, он неотрывно следил за старым воином. Чанат не мог разглядеть выражение его лица, глаза гунна были слабыми и старыми. Всаднику же не терпелось поторопить коня. Ветер взъерошил короткую гриву животного, и темные волосы человека на кургане закрыли голову спереди и сзади. Но даже в том, как незнакомец стянул в кулак поводья, чувствовалась некая сила. Она была даже в манере сидеть на лошади. В наезднике имелось нечто непоколебимо твердое. Его тело казалось лишенным мягкости, присущей человеческой плоти.

Могучий всадник поднял правую руку и один раз махнул в сторону. Очевидно, он на что-то решился. Затем его рука опустилась, незнакомец отвернулся, замерев в ожидании. Старик не нашел в себе сил воспротивиться. Он, Чанат, который выполнял повеления только самого верховного вождя Руги более тридцати лет, пришпорил свою лошадь и направился к кургану.

Странник повернулся, когда гунн стал приближаться, он невозмутимо взглянул на воина. Пожилой воин остановился перед ним. Некоторое время Чанат рассматривал лицо странного наездника, терзаясь сомнениями. Но нет, это просто невозможно!..

Судя по всему, всаднику шел четвертый десяток. Он носил короткий меховой плащ, завязанный на горле узловатой полосой из сыромятной кожи. Плащ, очевидно, когда-то был гладким и темным, как норковая шерсть, но сейчас стал серым и грязным из-за скопившейся пыли, летящей по равнинам. Остроконечный войлочный колпак, обычный головной убор для гуннов, закрывал широкий лоб. Волосы, густые и темные, падали прядями сероватого оттенка на плечи с резко очерченными мускулами. Под бровями блестели глаза темного цвета, их пронзительный взгляд заставлял застыть на месте. Нос был крепким и костлявым, со множеством шрамов и порезов, полученных за долгие годы сражений. Губы оказались плотно сжатыми, а подбородок покрывали тонкие волоски начинающей седеть бороды. В ушах висели блестящие золотые кольца.

Всадник сложил под плащом свои загорелые до цвета бронзы руки, голые до плеч. Его мускулы охватывали две серебряных ленты. Бицепсы были большими и крепкими, словно камень. Толстые вены и множество сухожилий виднелись на предплечьях, как будто кузнец тщательно обдумывал форму для рук, но слишком сильно поцарапал. Правая рука казалась особенно расчерченной и разлинованной, словно разделочная доска мясника.

Под пыльным плащом на всаднике оказалась только потертая куртка из черной кожи, с узлами спереди и снизу, на которых держались штаны и старые оленьи сапоги. Из-за толстого кожаного пояса вокруг талии торчал чекан гуннов — маленький топор с изогнутым и заточенным железным лезвием. Виднелся и почерневший веревочный аркан. У незнакомца имелся и великолепный меч — скорее, персидский или византийский, нежели гуннский. Его гарду украшал витиеватый золотой орнамент, а кожаные ножны были поцарапаны. Они подходили для испанского оружия с постепенно расширяющимся конусообразным клинком и длинным, несущим мгновенную смерть, острием.

На спине всадника крест-накрест висели кожаный колчан со стрелами и короткий, потрескавшийся особый степной лук, разящий наповал. Руки были сжаты в кулаки и лежали на неотполированном деревянном седле, шишковатом и с широкими расселинами. Только очень сильный человек мог обладать такими руками. Кожа на них казалась обветренной и постаревшей, как и покрытое преждевременными морщинами лицо.

Все указывало на то, что человеку пришлось пройти через множество снежных бурь и сильных пустынных ветров, выдержать обжигающие и сводящие с ума солнечные дни. Но он, испытав невероятные страдания, не сдался.

— Так, — произнес каменный всадник тихим, но неприятным голосом, — Чанат, ты все еще жив.

Чанат ничего не ответил. Он, старик, действительно был бременем и позором для своего народа. Ему следовало уже давно погибнуть с мечом в руках в какой-нибудь славной кровопролитной битве.

— Как и я, — снова сказал всадник. — Я все еще жив и вернулся домой за тем, что принадлежит мне.

Это и в самом деле был ОН. Чанат поднял голову и посмотрел на человека. Это был ОН!

С востока приближался другой всадник — примерно того же возраста, вероятно, на год или на два моложе. Он ехал на маленькой гнедой лошади. Истерзанный, как и другие, битвами, изнемогающий от длительных переходов, этот странник, казалось, легко держался в седле. Взгляд наездника оставался острым и пронзительным. Он путешествовал с непокрытой головой, хотя его узкая похожая на обезьянью макушка уже начала лысеть. По бокам же его светлые волосы были коротко подстрижены. Щетина, форма подбородка и оттенок кожи говорили о том, что человек не является гунном, хотя у него за спиной и был короткий гуннский лук с двумя колчанами крест-накрест. Даже спустя столько времени Чанату казалось: он помнит этого всадника — мальчика-раба, грека. Да, одного из светлокожих греков! Верный слуга своего хозяина на протяжении всех лет изгнания, покрытых тайной, пронизанных страхом и горем…