Аэроплан-призрак - Поль де Ивуа

— Да… Но я заранее отказываюсь от всяких наград со стороны государства…

— Почему?

— Потому что уже одно участие его в моем деле принесет огромную прибыль. Мои сыновья — Питер-Поль и Джим, которых вы знаете, — полностью меня поддерживают.

— Значит, решено.

— Почти, нужно лишь заручиться согласием того, о ком идет речь.

— Ого! Разве он может не согласиться?

— Он держится с царственным достоинством. Никто лучше вас этого не оценит, так как вы здесь наиболее компетентны.

— Тс-с! Тс-с!.. Могут услышать!.. — прозвучало в раковине, приложенной к уху лорда. — Ни слова больше. Сообщение прервано.

Гедеон Фэртайм, повесив трубку, постоял еще некоторое время у аппарата в глубокой задумчивости.

В дверь постучали. Вздрогнув, он пошел открывать. На пороге стояла мисс Эдит — вся розовая, запыхавшаяся, с ракеткой в руках.

— Папа, — быстро пролепетала она, — простите вашу маленькую Эдит… Старый Джек сказал мне, что вы бежали, как безумный. Я испугалась и пришла…

Он нежно улыбнулся ей.

— Меня вызывали к телефону. Я срочно должен ехать в Париж!

— Со мной?

— Если хотите. Никто не знает, что с тех пор, как умерла ваша мать, все мы составляем неразделимый квартет душ, у которого нет секретов друг от друга, но который умеет беречь свои секреты от других.

— А разве есть секрет?

— Да. Франсуа д’Этуаль…

Щеки девушки вспыхнули, но отец этого, по-видимому, не заметил.

— Хотят, — он сделал ударение на этом слове, — хотят, чтобы я взял этого юношу себе в компаньоны, так как считают, что для Англии чрезвычайно важно сохранить его исключительно за собой. Что вы на это скажете?

Эдит порывисто бросилась отцу на шею.

— О папа!.. Это было бы так прекрасно… если бы вы захотели!

— Что вы этим хотите сказать?

Она спрятала лицо на груди отца и, совсем исчезнув в его объятиях, пролепетала голосом, в котором прорывалось волнение внезапно осознанного чувства:

— Мне кажется… Мне кажется, что я люблю его, папа… если вы позволите.

— Ну, Франсуа, что вы так задумались?.. Неужели поглощены мечтами о приближении Всемирного чемпионата авиатики?

— Вовсе нет, господин Тираль.

Собеседники завтракали в гостинице — одной из лучших на главной улице пригорода Мурмелон-ле-Гран.

Улица была заполнена народом. Велосипеды, автомобили, кареты сновали взад и вперед. Дребезжали звонки, ревели трубы, щелкали кнуты, раздавались крики, перебранка, смех.

Завтракавшие время от времени поглядывали на улицу. Один из них был высок и худощав. Простой охотничий костюм хорошо обрисовывал его изящную фигуру. Особое внимание привлекали правильные черты лица, ясно отражавшие прямую мужественную натуру и упорную волю, сказавшуюся в затаенном блеске голубых глаз, устремленных прямо на собеседника — старика с седеющей головой и покорным видом человека, побежденного жизнью.

А вся улица только о них и судачила. Точнее, все говорили о судьбе Франсуа, воспитанника общественного призрения, бакалавра в шестнадцать лет, слушателя политехникума, окончившего его на «отлично» и удостоенного отзыва: «способностей исключительных». Потом он поступил инженером к братьям Луазен, строителям аэропланов в Билланкуре. Гений молодого инженера сразу проявился и в постройке, и в управлении аэропланами.

— Всемирный чемпионат, — говорил между тем Тираль этому герою дня, — будет вашим триумфом, дорогой Франсуа! Да, да, не отрицайте. К чему скромничать передо мной! Не вы ли сами дали мне понять, что вам уже известно, чем станет воздухоплавание через двадцать лет?

— Я могу ошибиться, мой добрый друг!

— Это исключено! Разумеется, мое мнение, мнение старика-бухгалтера, ничего не значит. Но вспомните о Луазене, о Фэртайме — выдающемся английском промышленнике, владельце пятнадцати заводов! Когда такие люди преклоняются перед молодым ученым без всякого состояния — это доказывает их поистине восторженное отношение к вам!

— Ну, это уж слишком громко сказано! — запротестовал Франсуа, на щеках которого выступила легкая краска при упоминании имени Фэртайма.

— Громко? Питер-Поль Фэртайм и Эдит приезжали в Билланкур испытать для себя аэроплан. Пилотом были назначены именно вы. А когда выбор был сделан, мистер Питер-Поль, с одобрения мисс Эдит, выложил вам, что он — архимиллионер, что он убежден в вашей гениальности, предполагает, что у вас непременно должны быть в запасе какие-нибудь изумительные изобретения, и что, если он не ошибается в своих предположениях, то для осуществления их готов оказать вам любую материальную поддержку.

— Ах, тот англичанин! Я хорошо помню тот день! Я был без ума от радости.

— Я полюбил его всем сердцем, этого славного молодого человека, согласившегося на все ваши условия. Детали ваших машин будут создаваться на разных заводах, а сборка их производиться на уединенной фабрике, разместившейся где-то в Шотландии, но, самое главное, секрет оборудования остается за вами. У меня просто мурашки бегают по коже от удовольствия при мысли, что через несколько недель вы уже будете заниматься своим любимым делом.

Нетерпеливая толпа все более и более увеличивалась на Шалонском поле, вокруг обширных зданий Генерального штаба. На трибунах, разукрашенных знаменами, теснилось избранное общество. Некуда было иголке упасть.

Лорд Фэртайм и его семья, накануне прибывшие из Англии, едва сумели протиснуться в первый ряд. Не обошлось и без пререканий с какими-то двумя неизвестными личностями, которым пришлось устроиться подальше, но на той же скамье. В них без труда можно было узнать фон Краша и его дочь Маргу.

В то время как все собравшиеся на трибунах мирились с возникшими неудобствами, фон Краш желал полного комфорта. Но резкая фраза Питера-Поля, подкрепленная внушительным видом, привела фон Краша в чувство, и он вынужден был замолчать.

Марга нервничала. Она осматривала просторный овал площади (два километра в длину и один в ширину), над которой должны были маневрировать аэропланы. Нетерпеливый взгляд ее блуждал между белым барьером, окружающим поле, и мачтами, указывающими пункты поворота. Между первой из этих мачт и трибуной — белая полоса на земле обозначала место вылета и возвращения.

Внезапно шум стих.

Двери одного из ангаров распахнулись, и оттуда выкатили аэроплан на его отправном колесике. Толпа зажужжала, словно улей.

— Начнут монопланы… Потом будут бипланы…

— А закончится полипланом Луазена и д’Этуаля!

Аппарат, вызвавший огромный интерес публики, достиг стартовой точки. С распростертыми крыльями, около пятнадцати метров в поперечнике, он казался гигантским бумажным змеем, упавшим на землю.