Крестоносец - Майкл Айснер

Я выпустил цепь и откинул волосы со лба Франциско, чтобы лучше видеть его лицо. Он выглядел гораздо старше своих двадцати семи лет. Его голубые полупрозрачные глаза казались совершенно пустыми, от них разбегались морщинки, некоторые очень глубокие и длинные, доходившие до самых висков. Серые тонкие губы были слегка приоткрыты, словно беззвучно нашептывали мрачную тайну его скитаний. Щеки запали, кожа над бородой была очень бледной, длинные усы свисали до упрямого подбородка, торчавшего из бороды, словно незыблемая скала из бурного моря.

— Франциско, это я, Лукас.

Я произнес его имя несколько раз, но он не отозвался.

— Брат Лукас, запах просто нестерпимый, — сказал брат Сильва. — Отец Адельмо запрещает монахам входить сюда без его разрешения. Мы сделали все возможное, чтобы…

Я поднял руку, и юноша замолчал. Я не собирался судить ни этого юнца, ни других монахов, просто его болтовня мешала мне сосредоточиться: я всматривался в лицо Франциско, пытаясь уловить хоть малейший проблеск жизни, хоть какое-то воспоминание о нашем прошлом.

Ничего.

Брат Сильва чихнул. Я протянул ему свой платок. Когда я снова обернулся к Франциско, он смотрел на меня. Наши глаза на несколько мгновений встретились, потом он отвел взгляд.

— Вы хорошо его знали, брат Лукас?

— Он был моим другом, — ответил я.

Я сделал несколько глубоких вздохов. Отвратительный спертый воздух камеры не давал, как следует вдохнуть. У меня начали подкашиваться ноги, я задыхался.

Развернувшись, я вышел в коридор, и брат Сильва, последовав за мной, закрыл за нами дверь.

— С вами все в порядке, брат Лукас? — спросил он.

Я наклонился, опершись руками о колени, чтобы прийти в себя.

— Мир сошел с ума, брат Сильва.

С Франциско я познакомился одиннадцать лет назад — он прибыл в монастырь Санта-Крус в конце лета, в году 1265 от Рождества Христова. Ему тогда было шестнадцать, на год больше, чем мне. Аббат Педро сообщил нам, что приезжает сын великого барона Монкада, плоть от плоти его.

Знатные господа иногда отправляли старших сыновей в монастыри — обычно на три года, чтобы те получили образование, приличествующее главе семьи. В цистерцианских монастырях, как правило, не принимали таких послушников, временно «посвятивших себя» монашеской жизни. Путь очищения — путь Спасителя нашего — требует полного посвящения и вечной преданности. Однако аббаты порой делали исключения, именно таким исключением и стал Франциско.

Первые цистерцианские братья более ста лет назад со сбитыми в кровь пальцами создали в Иберии святилище Господа в Санта-Крус — островок незыблемой веры посреди полного неверия. Но одной веры обычно бывает недостаточно. Храмы, чье назначение — олицетворять и поддерживать духовное величие царства Христова, требуют постоянного ухода и, следовательно, материального «участия». Семья Монкада как раз и оказывала столь необходимую финансовую поддержку; и благодаря пожертвованиям многие члены этой семьи обеспечили себе место в раю и заслужили вечное упокоение в монастыре.

Чтобы монахи, не дай бог, не забыли своих благодетелей, они волей-неволей проходили мимо склепа Монкада по семь раз на дню. В склепе этом, высеченном в каменной стене справа от входных дверей, покоились останки Гарсенды де Прованс и Гийома де Монкада, прапрадедушек Франциско. При жизни Гийом был одним из самых могущественных вассалов короля и стоял во главе армии, вырвавшей остров Майорка из рук неверных в 1229 году от Рождества Христова.

Подробности мученической смерти Гийома хорошо известны каждому в королевстве Арагон, а по просьбе его семьи была создана поминальная песнь, прославляющая его подвиги. Я выучил эту песнь во время первого же года своего пребывания в монастыре, когда был всего лишь послушником, но и теперь могу прочесть все четверостишия наизусть. В песне говорилось о том, как один из сарацинов воткнул копье в бок Гийома, но, несмотря на страшную рану, Гийом остался на коне и продолжал командовать наступавшими. Он упал замертво только перед воротами города Ла Пальма.

Должно быть, Гийом увидел призрак Белого Рыцаря — святого Георга и понял, что победа близка, прежде чем душа его вознеслась к небесам. Белый Рыцарь скакал над вражескими укреплениями, сея ужас в сердцах неверных; он отвлек на себя внимание сарацин, и это позволило нашим воинам пробить брешь в городской стене.

Ворвавшись в город, воины Христовы обрушили божественную кару на его жителей. Говорят, большинство мусульман — мужчины, женщины и дети — были истреблены в первые же два часа после захвата города. Жестокость победителей была настолько безмерной, что, не будь у нее божественного оправдания, ее можно было бы принять за дьявольский промысел.

Нечего и говорить, что аббат Педро и прочие обитатели монастыря с нетерпением ожидали прибытия наследника Монкада. Аббат послал за художниками из Барселонской гильдии, чтобы те обновили фасад церкви и несколько помещений главного монастыря, в том числе склеп Монкада с их семейным гербом — красным щитом с семью золотыми византийскими монетами.

Как-то раз, проходя мимо монастыря и читая про себя молитву, я наткнулся на одного из художников: он подкрашивал золотой лист на склепе.

— Почему на щите Монкада семь золотых монет? — спросил я у мастера.

Я всегда восхищался рисунком, но не мог понять его значения.

— Потому что эта семья богата, — отозвался тот, не отрываясь от работы.

— Я знаю, — ответил я, — но почему они не выбрали три монеты в честь Святой Троицы?

— Они очень богаты, — ответил художник.

Франциско и вправду оказался не таким, как все.

Когда молодой наследник семьи Монкада прибыл наконец в монастырь, я сидел в покоях аббата, вписывая цифры в монастырскую бухгалтерскую книгу.

Видимо, здесь следует дать кое-какие пояснения. Раз в два года аббат Педро назначал одного из подающих надежды монахов на роль своего помощника, и занять такое ответственное положение считается великой честью. Я удостоился этой чести в тринадцать лет. Исполняя возложенные на меня обязанности помощника, я проводил дневные часы — между службами «последование шестого часа» и «последование девятого часа» — в покоях аббата. Я вел его переписку, составлял протоколы важных встреч, напоминал аббату о праздничных днях литургического календаря. Еще я считал и сортировал монеты в казне — они струились сквозь мои пальцы, как прохладная весенняя вода. Когда мне исполнилось пятнадцать, аббат Педро назначил меня своим помощником на следующие два года, признав тем самым мою преданность и благоразумие. Он часто делился со мной мыслями о других обитателях монастыря.

Согласно обычаю, привратник проводил Франциско в покои аббата.

— Входи, сын мой, — обратился аббат Педро к Франциско, который не очень-то спешил переступить через порог. — Добро пожаловать в Санта-Крус.