Спасите наши туши! - Станислав Васильевич Пестов

и коряг, что ни сетью, ни тем более бреднем туда не сунуться, иначе давно бы уж Елистратов все выцедил…

И только когда поставили привезенный насос на дамбу и Елистратов, опустив насосные рукава в пруды по разные стороны дороги, завел стрекочущий насос, начал Митяй потихоньку постигать тайну елистратовой стратегии.

«Вона, чо удумал, — внутренне холодея от грандиозности масштабов операции, соображал Митяй, — хотит из энтого пруда воду в другой перекачать, штоб по суху рыбу грести…»

— Ты чего рот разинул? — крикнул на него деловитый Семен. — Скачи в город по этому вот адресочку — там дружок мой обретается, мы с ним раньше лес вместе рубили. Обскажешь ему насчет нашей, рыбалки. Пусть готовится к приему товара.

…Когда вернули Митяй назад, не узнал он местности. В откачанном пруду судорожно билась, сверкала серебром разнокалиберная рыба, скопившаяся в ямках и бочажках, лещи, белые жирные караси, сазаны, язи — сердце запрыгало у Митяя при виде такого богатства.

По дну пруда, чавкая илом, ползал, преодолевая коряги, Елистратов.

— Нету, Митяй, такой кладовой у природы, — кричал возбужденный Семен, — для которой бы санитар Елистратов не подобрал отмычки.

И с разгону, в боевом задоре метнулся Семен под большой завал из бревен и коряг, где бился в мутной луже здоровенный сом.

— Давай бензовоз свой спускай на дно, — услышал Митяй из-под завала команду добытчика. — Подручней будет и быстрей грузить товар.

Митяй осторожно подогнал машину к самому завалу, чуть не вывалив из кабины ящики с карбидом, которые ему передали для газосварщика и так остались забытыми в кабине.

— Найди ключ на тридцать два или поболе, — раздался опять голос Семена.

Плохо понимая, что там собирается отвинчивать Семен у сома, сунул Митяй ему ключ и тут же услыхал тошнотворный звук — «хрясь»!

— Жизнь и на самом деле бьет ключом, — донесся из глубины голос Елистратова, но едва расслышал его Митяй из-за внезапно накатившегося водопадного шума.

Он задрал вверх голову и побледнел. По размытой дамбе прямо к ним катился мутный и пенящийся поток воды. Видно, переполненный потусторонний пруд своим давлением сначала потихоньку — незаметно для них, — а потом и разом прорвал насыпную плотину и теперь с ревом возвращал похищенную у его соседа воду.

— Семен!!! Сматывай удочки! — дурным голосом завопил Митяй, но вместо самого Елистратова до него донесся еле слышимый сквозь шум воды голос санитара.

— Слышь, Митяй! Зацепился я тут намертво! Не согнуться, не разогнуться — кругом колючки и проволока. Дерни меня посильней или попробуй разобрать коряги.

Глядя, как быстро прибывает вода, заметался Митяй щуренком между затапливаемой машиной и погибающим Елистратовым. Он попробовал было растащить коряги, но те сцепились, как спруты, и не стронулись с места. Митяй нащупал под корягами фуфайку Елистратова и что есть силы потянул вверх — в руках у него оказался лишь кусок воротника.

А вода все подымалась и скрывала под собой тело Елистратова.

— Шланг… шланг сунь… мне в рот, — как будто донеслось из глубин.

Митяй кинулся чуть не вплавь в кабину, выдернул из-под сиденья шланг для заправки бензина и сунул один его конец в скрывающуюся под водой пасть взломщика кладовых природы. Другой конец он задрал вверх, но вода была уже и ему по грудь, поэтому Митяй забрался, не выпуская шланга, на крышу кабины и тут только услышал сердитое бульканье заливаемого водой карбида. Шел из карбида хорошо знакомый, резкий и противный запах ацетилена, и не было от него спасения.

Митяй наклонился ухом к концу шланга и послушал хриплое дыхание Елистратова.

«Как вроде на корабле, — подумалось Митяю, который отслужил срочную на флоте, — я за капитана, а он — в трюме, у дизеля». Вода перестала уже прибывать, но Митяю все равно было до невыносимости скучно.

В это время «из трюма» глухим голосом водяного заговорил Елистратов.

«Привяжи шланг… дуй в деревню… за трактором», — стонал мастер отмычки.

Митяй замотал конец шланга, надул запасную камеру и, екнув селезенкой, кинулся с крыши кабины в холодную, обжигающую воду, мстившую им обоим за нарушенное спокойствие…

Когда взломщика кладовых вытащили трактором, он весь переливался сине-зелеными оттенками от ацетилена, ила и низкотемпературных водных процедур. В одной руке он сжимал ключ на тридцать два, другой вцепился в жабру сома. Тихо икая, он постоял несколько секунд на берегу и, вдруг внезапно как будто- что-то вспомнив, кинулся карабкаться вверх по дамбе.

…— Эх, «санитар»! — жаловался потом Митяй, — обещал ресторан в городе снять, всех оттель выгнать и неделю гудеть! Вот и верь после этого людям!

ШАБАШ НЕЧИСТЫХ

Багровое солнце застыло на краю горизонта, как бы раздумывая — садиться ему или погреть еще немного земной шар и его уставшее за день население. Радуясь ласковому теплу и закатной тишине, водяные обитатели пруда с легкой грустью, похоже, вспоминали старые добрые реликтовые времена, когда венец и хозяин природы — человек, корнями своего генеалогического древа приросший, кстати, к их земноводной компании, еще не покорил, не подмял под себя безропотную флору и мятущуюся фауну, когда поверхность воды еще не казалась такой красивой в цветных переливах тонких пленок мазута, а стекающие в пруд пресные ручейки не щекотали язык рептилий соленостью минеральных удобрений и сладким дурманом пестицидов…

…Из-за куста трилистника выпуклый лягушачий глаз с явным подозрением разглядывал суетящихся людей вокруг дымящегося костра. Семен Елистратов угощал приехавших из города соучастников шашлыком из собачатины. Отчаявшись похитить барашка из частного стада, он махнул рукой на возвышенные гастрономические запросы гостей и втихомолку от них зарезал и лихо ободрал глупую и жирную собачку дачников Перепоевых.

Бесславный конец перепоевской собаки — курцхара Тимки — был, по-видимому, предрешен в тот момент, когда хозяева решили вывезти его на лето в деревню. Лишенный насильственным образом самых привлекательных мужских качеств, перекормленный Тимка не пользовался интересом и успехом у прекрасной половины собачьего общества. А со второй половиной дела обстояли совсем скверно.

Среди устоявшейся иерархии деревенского собачьего коллектива давно было определено — кто кому уступает дорогу, с поджатым хвостом или без такового, на кого можно гавкнуть, а на кого лишь глухо заворчать.

Правом первой кости в деревне, безусловно, владел пастуший пес Полкан, считалось дурным тоном даже поднимать вопрос о его диктаторстве. В припадке тоскливого воя Полкан мог взять такую окрашенную замогильными обертонами ноту, что стыла кровь в говяжьих жилах у совхозного бугая Трошки. А ведь приходилось Трошке бывать в самых страшных переплетах — вместе с Полканом им пришлось как-то отбиваться от