По дороге с облаками - Нина Шевчук

свою возлюбленную навсегда.

— Машуня, я пришел, — сообщил Иван и вышагнул из бамбукового дождя с победным видом, словно конферансье в конце удачного концерта из-за кулис. — Ты рада?

Она швырнула в него яростный взгляд и разомкнула надутые губы, чтобы сказать что-то резкое, но передумала, гордо отвернулась к окну и процитировала наигранно патетическим тоном:

Пробило десять. В доме тишина.

Она сидит и напряженно ждет.

Ей не до книг сейчас и не до сна,

Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!

(Героиня цитирует отрывок из стихотворения Э. Асадова «Обидная любовь».)

Обрадованный неожиданным прощением, которое прозвучало в этом родном, низковатом и оттого глубоком голосе, Иван бросился на пол перед креслом и погрузил лицо в полы ее халата, пахнувшего луком, жареным до корочки мясом и, отдаленно, стиральным порошком. Ему повезло. Сегодня, должно быть, выпал один из тех замечательных волшебных вечеров, когда Маша находилась в игривом расположении духа. Еще немного она поиграет в уязвленное самолюбие, а потом станет шутить, увлеченно рассказывать о том, где была, и показывать в лицах тех, кого встретила за этот долгий день их разлуки.

— Ванька, встань-ка!

Иван получил болезненный щелчок по макушке, но остался неподвижным.

— Не встану. Соскучился.

— У Верки был, а коленок не натискался?

— Статьи тискал, очерки тискал, Верку — не тискал! И вообще, чего ее тискать, она старая.

— Ах, ты ж скотина! Она на три года меня моложе!

Иван поднял хитрое лицо и теперь получил щелчок по лбу.

— Чем это ты так пахнешь? Мяско на ужин?

— А что, Верка больше не кормит своих хахалей?

— Машуня, я был у Костика. Мы выпили немного, поговорили.

Она помолчала, шевеля ногой так, что его голова раскачивалась на коленях, как неваляшка. Потом сказала:

— Я знаю, что у Кости. Я его Любе звонила еще в семь.

— Причем же тут тогда Верка?

— А притом. Ты мог быть и у нее. Гипотетически.

— По лбу ты меня треснула совсем не гипотетически.

— А ты не заслужил? Через три дня наша свадьба, а ты даже не вспомнил, что сегодня после работы должен был идти со мной за платьем.

— Ах ты черт!

Иван прикусил губу и устремил на нее снизу-вверх умоляющий взгляд.

— Как же это я забыл!

— Как-как, как всегда. Рюмка коньяка, и понесся Ваня по кочкам.

— А что же теперь делать?

— Теперь — подбирать туфли под то дорогущее платье, которое я выбрала без тебя.

Огонек в ее глазах будто сигналил азбукой Морзе: «Ты ведь хочешь на него посмотреть? Ведь хочешь?»

— Покажи мне его, пожалуйста, — попросил Иван, и она тут же оттолкнула его и вспорхнула с кресла.

Через пару секунд из-под покрова стрекочущей полиэтиленовой пленки появилось нежно-бежевое платье с мелкими цветочками, вышитыми шелком и бусинами под жемчуг.

— Ты же, вроде, хотела белое?

— Хотела. Но это мне очень понравилось. Да и зачем белое? Свадьба-то у меня не первая.

— Оденешь?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет уж. Только через три дня. Чтоб хоть какой-то сюрприз. Кстати, насчет сюрпризов: Наденька прислала посылку. Я сегодня забрала.

— Да ты что? Давай откроем!

— Не знаю. Наверное, это подарок к свадьбе. Нужно подождать.

— Машик, ты ведь знаешь, что мы все равно не дождемся. Тем более, там письмо будет. Ты дотерпишь?

Маша глянула на него притворно осуждающе. Потом спрятала платье в шкаф и вынула оттуда небольшую картонную коробку, покрытую бежевым скотчем и разноцветными наклейками. Иван тем временем уже достал из секретера канцелярский нож.

Устроив посылку в центре дивана, они сели по обе стороны от нее и некоторое время, словно сговорившись, не приступали к разоблачению этой маленькой тайны. Разглядывали надписи, проводили пальцами по гладкой ленте скотча, над которой пару недель назад, наверное, трудились заботливые и любящие руки Надежды.

— Ну что, режем? — спросил, наконец, Иван.

— Режем!

Застрекотал рвущийся картон, и на пол, словно огромные конфетти, полетели обрывки бумаги.

— Гляди быстро, письмо есть?

— Не торопи меня.

Маша наклонилась над ящиком и выудила белый незапечатанный конверт. На одной его стороне темно-красным карандашом был нарисован большой рубин, отбрасывающий почему-то желтые треугольные лучи, как солнце в мультфильмах.

— Ну, читай!

— Не торопи!

Маша достала из кармана очки, надела их на кончик носа и вынула из конверта небольшой блокнотный листок.

— «Дорогие бабушка и дедушка! — начала читать она. — Поздравляю вас с сорокалетней годовщиной свадьбы. Будьте и дальше такими же огурцами…»

— Огурцами? — переспросил Иван. Маша глянула на него поверх очков и кивнула.

— «…будьте и дальше такими же огурцами. Хоть свадьба рубиновая, на настоящий рубин денег у меня все равно нет, потому посылаю вам бумажный. Пусть сверкает на тумбочке у дедули (вы ведь не выбросили свою доисторическую тумбочку?)»

— Еще чего! — перебил Иван.

— «Так как вы у меня — два живеньких кренделька, посылаю вам по спортивному костюму (надеюсь, за год вы не растолстели и не усохли слишком, тогда костюмы должны подойти). Еще прилагаю две пары шерстяных носков, чтобы лечиться после здорового образа жизни. Носки связала сама, когда болела гриппом. Не пропали твои уроки, бабуля!»

— Языкатая, как ты, — заключил Иван. — Читай дальше.

— «В этом семестре я, кажется, буду отличницей. Аж самой противно. Очень жаль, что не могу быть на свадьбе. Но уже через месяц я приеду, и мы закатим свой отдельный пир, с рубиновым вином! Люблю вас, позвоню, чтобы узнать, дошла ли посылка. Ждите!»

Маша осторожно свернула письмо и сняла очки.

— Ну что, сначала мяско, потом мерить подарки?

— Спрашиваешь! Конечно!

Снова забряцали бамбуковые шторы, и под малиновым абажуром в кухне зажегся свет.

Персональный рай Виталия Заикина

Виталий Заикин стоял на коленях вот уже четыре минуты. Руки его были сложены ладонями вместе на уровне груди, глаза закрыты. Веки слегка подрагивали, губы шевелились, произнося беззвучные слова. Коленные чашечки начинали болеть от того, что тело Виталия вдавливало их в твердую поверхность пола всем весом крепкого тридцатилетнего мужчины среднего роста. Но Виталий терпел. Молиться следовало не менее пяти минут в день, иначе шансы на достижение поставленной цели могли сократиться. То, что поза, в которой он ежедневно возносил свои просьбы к небу, причиняла некоторые неудобства, было даже лучше. Хоть боль в коленных чашечках и не могла сравниться с изощренными самоистязаниями, которые практиковали миряне в средние века, но все же это, в некотором роде, являлось жертвой со стороны Виталика во имя собственного светлого будущего. Таким образом он как бы говорил: «Вот видишь? Я терплю, а ты за это сделай меня директором филиала». Фразу эту Виталик не