Люблю, убью, умру - Татьяна Тронина

Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы — и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей — теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницах, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы — что-то бежевое, естественное… В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось…

Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?

— Заходите, детка, — стальным голосом произнес Викентий. Он со всеми говорил стальным голосом — с тех пор, как стал ректором и ему пришлось разбираться с разгильдяями-студентами и интригами преподавателей, всяких там доцентов и профессоров. — Сегодня двадцать седьмое, как дела?

— Спасибо, Викентий Петрович, хорошо, — примерным голосом ответила я. — Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным…

— Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна, — припечатал Викентий. — У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам… Если к зиме не исправится — отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.

Солнце светило в кабинет, в его лучах клубилась золотая пыль. «Это все тополиный пух, — подумала я. — От него нельзя избавиться…»

— Я вот почему вас вызвал, Елизавета Аркадьевна… — вспомнил Викентий, нахмурив седые, цвета стали, брови. — Как там ваша работа продвигается?

Я была по возрасту самым младшим преподавателем, поэтому он считал, что меня надо опекать.

— Все в порядке, — кивнула я, — пока никаких сложностей. Сессия закончилась — буду ездить в библиотеку.

— Отдохните хотя бы недели две — в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.

Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.

— Как вы собираетесь раскрывать тему?

— Ой, по ней столько материала… Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви…

— Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!

— Я не собираюсь… — испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!

— Каких авторов предполагаете использовать?

Я принялась перечислять.

— А Брюсова? — вдруг перебил он меня, сверкая хищным стальным взором.

— Его в первую очередь! Господи, браться за такую тему и забыть про «Огненного ангела» Брюсова…

Викентий важно произнес:

— Есть еще один автор — Андрей Калугин. Он написал роман «Бледный ангел». Обязательно упомяните о Калугине…

— Викентий Петрович — вам звонят из мэрии! — без стука влетела в кабинет секретарша. — Я соединяю…

— Да-да, конечно… — Начальство сразу же потеряло ко мне всякий интерес. — Идите, Елизавета Аркадьевна, мы после все обсудим. Идите, мой бледный ангел…

Выходя от Викентия, я заглянула в большое зеркало, которое висело у него в предбаннике. «Бледная — это верно, — отметила я. — Но до ангела мне еще очень далеко».

Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов…

В августе начались вступительные экзамены в наш институт, и я заседала в приемной комиссии. Викентий бегал злой, замученный и еще более стальной, чем раньше, потому что комиссию завалили апелляциями и надо было противостоять двоечникам. Абитуриентов и в самом деле было очень много.

Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.

— Помните наш последний разговор? — спросил он.

— Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?

— Да ну вас, Елизавета Аркадьевна… Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!

— Ах, тогда…

— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул он. — Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Предлагаю съездить по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?

— Ничегошеньки. Умер в тридцатых или сороковых годах двадцатого века — больше никаких биографических сведений.

— Детка, я вам рекомендую немного покопаться в прошлом. Вам это будет интересно и полезно, потому что о прочих авторах уже писано-переписано и надобно нечто новенькое. Небольшое открытие…

— Да? А сами вы этим не хотите заняться?

— Нет времени, — блеснул стальным взором мой босс. — И потом… особых сенсаций я вам не обещаю. Просто говорю — будет интересно…

А я-то, наивная, поверила, будто он может поделиться со мной чем-то ценным!

— Так вот… В ближнем Подмосковье, минутах в тридцати на электричке от трех вокзалов, в собственном домике доживает свой век внучка Калугина. Презанятная старушка… У нее могут храниться какие-нибудь архивы.

…Ехать действительно пришлось недолго, и вот я сошла с электрички на одной из маленьких станций. Внучка Калугина, как выяснилось, жила на самой окраине. Здесь стояли одноэтажные деревянные домики, обнесенные заборами, за которыми раздраженно лаяли собаки, узкие тропинки виляли вдоль Яузы, уводя меня в высокие камыши… Я едва не заблудилась, но потом каким-то непостижимым образом сумела выбраться на нужную улицу. Вернее — улочку…

Солнце уже начинало клониться к горизонту. Надо было поспешить, я слишком много времени потратила на поиски нужного направления.

Никого на дороге не было, лишь, немилосердно пыля на разбитом асфальте, изредка проезжали мимо машины. Вдоль тротуара (если можно так назвать узкую песчаную тропинку, проложенную вдоль бесконечных зеленых заборов) росли яблони, и иногда мне под ноги падали скукоженные мелкие плоды с темными бочками.

«Вот и лето прошло», — машинально подумала я. Еще одно лето в моей жизни. Что ждет меня дальше? Скорее всего, ничего. Череда пустых скучных дней, заполненных только работой. «Которую я очень люблю», — сурово одернула я себя.

Но вот и он, наконец, — номер восемнадцать, небрежно нарисованные масляной краской две цифры.

Я поискала звонок у калитки, но ничего такого не обнаружила. И вообще, калитка оказалась открытой, стоило только слегка толкнуть ее ладонью. Я вошла в сад, заросший и неухоженный, и по тропинке пошла к дому, вглядываясь вперед сквозь кусты давно отцветших сирени и жасмина.

Дом был старый, двухэтажный, с большой верандой и столом, на котором кипел электрический самовар. Клубы пара, поднимавшиеся над самоваром, сразу же успокоили меня — значит, место обитаемо.