Воспоминания без цензуры - Константин Рокоссовский

Несмотря на почести и славу, обрушившиеся на деда после Победы, он так и остался до самой смерти человеком застенчивым и скромным. Утром 7 ноября или 1 мая мы всей семьей усаживались у телевизора, чтобы смотреть парад, и на трибуне для военных, где-то на самом краю, а нередко и во втором ряду видели нашего дедушку. Будучи заместителем министра обороны, он всегда уступал свое место в первом ряду товарищам. «Я высокий, меня и так видно» – отвечал он на недоуменные вопросы. Иногда я слышал, как он говорит бабушке, которая, по-видимому, просила его о чем-то: «Да, Люлю, конечно, но ведь это же неудобно…» И вполне возможно, что именно эта скромность и застенчивость сделала его всеобщим любимцем.

И вот наступил момент, когда где-то в середине 60-х в жизни нашей семьи, в нашем доме, многое изменилось. Дед всё больше времени проводил дома, в своем кабинете за большим письменным столом. Хоккей в коридоре был запрещен, ковбои с индейцами отправлены на соседние дачные участки. В ответ на недоуменные вопросы мама упорно молчала, но в конце концов сдалась. «Дедушка пишет мемуары», – коротко сказала она. Это был сюрприз, какого тогда я ожидать никак не мог.

Это теперь мы знаем, что в конце 50-х – начале 60-х годов, во время так называемой хрущевской оттепели, стало появляться много книг, посвященных истории прошедшей войны. Происходил расцвет мемуарной литературы. Маршалы и генералы, да и многие офицеры взялись за перо и начали описывать события, в которых им довелось участвовать. Выходили книги, многое в них было неправдой, многое переиначено и искажено. Людям свойственно видеть себя иногда в несколько лучшем свете, чем на самом деле. А дед ограничивался написанием дежурных парадных статей в газеты по праздникам. Он избегал полемики, считал, что история расставит всё по своим местам, а ему, замминистра обороны, негоже заниматься беллетристикой. Да и времени свободного было мало, служебная деятельность заставляла его постоянно быть в командировках, в войсках, на флотах. Когда же в 1963 г. он оставил свою должность в Главной инспекции МО и перешел на менее хлопотную работу, оставлявшую больший простор для личной жизни, появилось и время для написания мемуаров. Не знаю, решился ли бы он на это, если бы не многочисленные обращения его соратников, сослуживцев, да и просто ветеранов войны, с просьбами, а то и просто требованиями сказать, наконец, правду, описать, как на самом деле происходили те или иные события. Как дед не отнекивался, как не объяснял, что он не писатель, а военный, пришлось приступать к этой новой, неизведанной для него работе.

Как и всё, что делал дед в своей жизни, и этому делу он отдался целиком и полностью. Нечего даже и говорить, насколько трудно давалась ему эта работа. Описать 4 года неимоверно напряженной боевой работы командира соединений от корпуса до фронта, вспомнить какие-то характерные события, дать оценку решениям подчиненных и вышестоящих начальников, ему, привыкшему к сухим выражениям приказов и донесений, было очень трудно. Но раз взявшись за это дело, он должен был довести его до конца и сделать как можно лучше. И он делал.

Помогали ему его боевые соратники. Много лет спустя, разбирая архив деда, я обнаружил целую папку с корреспонденцией, посвященной его мемуарам. Черновик его письма генералу Плиеву с просьбой напомнить некоторые события времен битвы под Москвой и ответ Плиева с описанием имевших место событий. Несколько машинописных страниц, на которых генерал Панов подробно, буквально по минутам, описывал перипетии встречи его корпуса с канадской парашютной дивизией из армейской группы фельдмаршала Монтгомери в мае 1945 г. Десятки писем. Узнав от однополчан, свои воспоминания деду присылали и офицеры, и простые солдаты, воевавшие под его командованием. Всё это он перечитывал и включал в свои воспоминания в качестве иллюстраций боевых действий, которыми он руководил.

Писал сам. В основном карандашом, по старой фронтовой привычке. Писал, перечитывал и переписывал по нескольку раз, стараясь изложить мысли наиболее понятным для читателя образом, вычеркивал то, что казалось ему лишним, добавлял что-то и опять, перечеркнув, переписывал заново. Черновики его воспоминаний хранятся в нашем домашнем архиве, блокноты, тетради, просто листы бумаги с вариантами той или иной главы. Внушительная стопка бумаги, она занимает целую полку в старом книжном шкафу.

Когда тот или иной отрывок мемуаров был готов, приезжал адъютант деда, подполковник Захацкий, и отвозил в машбюро, машинистка распечатывала 2 экземпляра, один из них возвращался к деду для окончательной доводки. А второй забирали люди из Главпура. И у них кипела работа по приданию мемуарам деда политкорректного вида. Это слишком резко, это публиковать нельзя, вот это заденет уважаемого военачальника, а это спорная мысль, которая не совпадает с официальной точкой зрения. И в результате рождалась совсем другая версия воспоминаний, приглаженная и обезличенная.

Дед вел борьбу с этой цензурой, в чем-то уступал, с чем-то соглашался, где-то стоял на своем и не шел на компромисс. И кто знает, в каком виде мемуары увидели бы в конце концов свет, если бы не болезнь. Та самая, коварная и неумолимая, которая, подкравшись незамеченной, свела деда в могилу. И перед лицом неизбежного он принял решение, что пусть она выйдет хоть такой, какая есть. И подписал сигнальный экземпляр за несколько дней до смерти.

Работа над книгой была последней страницей в его насыщенной событиями, в чем-то счастливой, в чем-то трагической жизни. Это был последний подвиг солдата, привыкшего действовать оружием, разить врагов в бою, и в конце жизни взявшегося за перо. Это был его последний долг, долг памяти и уважения к своим соратникам, своим подчиненным, своим солдатам и людям, которые ему верили и шли на смерть по его приказу. Солдатский долг.

Спустя много лет, когда настали другие времена, мы с моим братом разобрали архив деда и восстановили, хотя бы частично, подлинный текст его мемуаров. Результат перед вами.

Долгие годы прошли с того августовского дня, когда дядя привез страшную весть, которую все мы уже ждали и которой так боялись. Дед ушел навсегда, давно нет уже нашей семьи, друзья разошлись кто куда. Но осталась память. И она хранит великое терпение деда, его волю, его твердость, скромность и справедливость. Те черты, которые, сплавляясь воедино, составляют образ Маршала Рокоссовского – военачальника, государственного деятеля, мужа, отца, просто человека. Моего деда.

Весной 1940 года я вместе с семьей побывал в Сочи. После этого был приглашен к Народному комиссару обороны маршалу С. К. Тимошенко. Он тепло и сердечно принял меня.

Вспомнилось мне начало 30-х годов – 3-й кавалерийский корпус, которым тогда командовал С. К. Тимошенко и где я был командиром 7-й Самарской имени английского пролетариата кавдивизии. Комкор у всех нас, конников, пользовался уважением. Больше того – любовью. И на высоком посту наркома он сохранил ту же простоту в обращении и товарищескую доступность.

Семен Константинович предложил мне снова вступить в командование 5-м кавалерийским корпусом (в этой должности я служил еще в 1936–1937 годах). Корпус переводился на Украину, был еще в пути, и нарком пока направил меня в распоряжение командующего Киевским Особым военным округом генерала армии Г. К. Жукова. Я должен был помочь в проверке войск, готовившихся к освободительному походу в Бессарабию. В моем присутствии нарком сообщил об этом по телефону командующему округом.