Две королевы - Джон Гай

Затем Мария спустилась по лестнице в большой зал на первом этаже. Из-за распухших от ревматизма ног ей пришлось опереться на руки двух солдат. Когда процессия добралась до вестибюля перед залом, там ее ждал Эндрю Мелвилл, стюард Марии, который преклонил колено и, сдерживая слезы, воскликнул: «Мадам, это будет самое печальное известие, которое мне когда-либо приходилось сообщать, — о кончине моей королевы и госпожи».

«Ты должен радоваться, а не плакать, потому что наконец несчастья Марии Стюарт подошли к концу, — со слезами ответила она. — Передай это послание и скажи моим друзьям, что я умерла с верой в душе, оставшись истинной дочерью Шотландии и истинной дочерью Франции».

Затем она снова взяла себя в руки, и ее настроение внезапно переменилось. Она оглянулась и объявила, что у нее «неподобающее сопровождение», потребовав «уважать в ней женщину» и разрешить, чтобы ее сопровождали камеристки. Оба сопровождающих испугались, что она устроит еще больший скандал и ее придется тащить силой.

Шрусбери стал оправдываться, что они просто выполняют приказ. Услышав эти слова, Мария возмутилась: «Даже людям менее знатным не отказывали в таких скромных милостях».

«Мадам, — ответил Кент, — это невозможно, из опасений, что некоторые из них своими речами будут беспокоить и расстраивать Вашу милость и приводить в волнение общество… или захотят омочить носовые платки в Вашей крови, нарушая порядок».

«Милорд, — ответила Мария, — словом моим ручаюсь, что они этого делать не станут. — Потом, не удержавшись, прибавила: — Вам известно, что во мне течет кровь Генриха VII, что я вдовствующая королева Франции и венчанная королева Шотландии».

Графы тихим шепотом посовещались и уступили Марии, умевшей настоять на своем. Двум ее любимым фрейлинам, Джейн Кеннеди и Элизабет Керл, и четырем мужчинам, в том числе Мелвиллу, позволили присоединиться к процессии. «Allons donc, — с улыбкой сказала Мария. — А теперь идемте». Она говорила по-французски, как на своем родном среднешотландском языке, а английский выучила с трудом только во время длительного заточения.

Теперь, когда вся свита была в сборе, Мария решительным шагом направилась в большой зал; шлейф платья поддерживал Мелвилл. Это был по-настоящему торжественный выход королевы, как и задумывалось; она прошла перед сотней зрителей к центру зала, где за два дня спешно сколотили деревянный помост, рядом с очагом, в котором пылала огромная груда поленьев. Поднявшись по двум ступенькам на помост, Мария села на низкую скамеечку, которую для нее приготовили; справа от нее расположились графы, слева — шериф.

Разумеется, никакого трона здесь не было. Помост представлял собой квадратный эшафот высотой два фута и стороной 12 футов, обитый черным холстом, который по бокам свисал до пола, скрывая под собой грубую конструкцию. Ограждение высотой 12 дюймов установили только с трех сторон, а четвертая, обращенная к зрителям, оставалась открытой. Рядом с плахой, тоже задрапированной черной тканью, лежала подушка, на которую Мария должна была преклонить колена.

На помосте уже ждали два человека в масках — «Бык», палач лондонского Тауэра, и его помощник. На них были длинные черные плащи и белые фартуки; рядом стоял топор, небрежно прислоненный к ограждению. Из глубины зала на помост, окруженный солдатами, смотрели рыцари и дворяне Нортгемптоншира и соседних графств; высота эшафота была рассчитана таким образом, чтобы всем было видно. Во дворе замка перед главным входом в большой зал собралась толпа из тысячи человек, ждавшая новостей.

Шериф призвал к тишине, после чего Роберт Бил, секретарь Тайного совета королевы, которому было поручено доставить распоряжение о казни в Фотерингей, огласил приговор. Пока он читал королевский указ — на это потребовалось около десяти минут, — Мария оставалась абсолютно неподвижной. По словам Роберта Уингфилда из Аптона из графства Нортгемптоншир, который стоял в десяти ярдах от нее, она не выказывала никаких эмоций, слушала «невнимательно, как будто это ее не касалось, с радостным выражением лица, словно это было помилование». Однако ее выдержка подверглась жестокому испытанию, когда по сигналу графа Шрусбери вперед выступил Ричард Флетчер, декан Питерборо и один из любимых проповедников Елизаветы.

Флетчер — отец драматурга Джона Флетчера, соавтора Шекспира в «Генрихе VIII», — должен был прочесть «наставление» Марии, в котором осуждалась ее приверженность католицизму и предательство веры. Затем он прочел молитвы, которые должны были повторять все присутствующие. Он был одним из штатных священников Елизаветы и был известен своей «привлекательной внешностью» и «угодливыми речами». Однако его «наставление» произвело противоположный эффект; проповедь, которую он попытался прочесть — а это была именно проповедь, — стала величайшей faux pas[1] в его карьере. От волнения он начал заикаться. «Мадам, — произнес он, — Ее Величество королева… Мадам, Ее Величество королева…» Три раза он останавливался и начинал снова, но на четвертый раз Мария прервала его. Ясным, недрогнувшим голосом она сказала: «Господин декан, я не желаю Вас слушать. Вам нет дела до меня, а мне — до Вас».

Сконфузившись, Флетчер возразил: «Я не говорю ничего, в чем не поклялся бы перед всемогущим Господом». Поначалу он не желал ей уступать, убежденный в том, что Бог не покинет истинно верующих, подаст им весть через ангелов. Если Марию приговорили к смерти, это промысел Божий, и проповедник отвечает за свою проповедь только перед Богом.

Услышав эти слова, Мария с уверенностью, как это всегда происходило с ней во время спора, ответила: «Я тверда в своей древней римско-католической вере и готова пролить кровь за нее».

«Мадам, — опрометчиво ответил Флетчер, — перемените решение, отрекитесь от прежних заблуждений и перенесите все упования только на Иисуса Христа, дабы он даровал Вам спасение». Разговаривать с королевой в таком тоне было непозволительно. Залившись румянцем, Мария приказала ему замолчать. Повисла неловкая пауза, и графы уступили. Флетчеру было приказано пропустить проповедь, но он в припадке ярости настоял, чтобы ее переписали из его заметок в отчет о событиях этого дня.

Затем последовала странная сцена, больше похожая на фарс. Граф Кент сказал Флетчеру, чтобы тот начал читать молитвы, но при первых же словах декана Мария стала громко молиться на латыни, подняв распятие к глазам.

Никто не хотел уступать: рыцари и дворяне, собравшиеся в зале, присоединились к Флетчеру и вслед за ним повторяли слова молитв, а Мария и шесть ее слуг старались перекричать их. Наконец королева, обливаясь слезами, соскользнула со скамеечки и опустилась на колени, но не сдалась.

Даже после того, как Флетчер умолк, Мария продолжила молиться, теперь по-английски, чтобы вызвать еще большее замешательство. Она молилась за церковь, за прекращение религиозных распрей, за то, чтобы ее сын, двадцатилетний король Шотландии Яков VI, которого враги воспитали как протестанта, обратился в истинную католическую веру. Она молилась за долгое и счастливое царствование Елизаветы, угодное Богу. Она призналась, что надеется на спасение «благодаря крови Христовой, у подножия креста которого она прольет свою кровь». В заключение она просила святых помолиться за ее душу и обратилась к Богу, чтобы он не оставил своими милостями и избавил от напастей «этот глупый остров».