Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева

Он стоял у стола и смотрел на улицу, держа в руках стакан с ледяной минеральной водой.

В груди его нарастало раздражение. Была половина седьмого, а Рита еще не выходила. Пятнадцать минут. Много. Временами Рита казалась Михаилу слишком неорганизованной. Она работала в соседнем здании и каждый день проходила под его окнами к остановке. Иногда появлялась рано, сразу после шести. Иногда — как сейчас — опаздывала.

Михаил обратил на нее внимание примерно месяц назад, когда стал задумываться о том, что ему пора жениться.

Он хмыкнул, забарабанил пальцами по тонкой стенке стакана, отпил маленький глоток.

Раздражение усилилось. Стрелка на больших офисных часах сдвинулась еще на минуту.

И тут знакомая рыжая стрижка мелькнула в свете фонаря. На коротких волосах вспыхнули, отражая свет, бисеринки мороси.

Начинался дождь.

Рита поежилась и поправила шарфик. Светофор зажегся зеленым, и она пошла по зебре: узкая спина, светлый плащ, высокая стрижка и нежная, беззащитная линия затылка. Михаил залюбовался. Он решил, что, когда Рита отрастит длинные волосы, он обязательно будет просить ее делать высокие прически, чтобы можно было смотреть на тонкую шею и беззащитный затылок.

Мелкие капли дождя, похожие на туман, искрились у машинных фар. Рита шла, окутанная нежным сиянием, светлые туфли на высоком каблуке переступали с белой разметки на черный асфальт, лодыжки и икры выглядели безупречно, и Михаилу нравилось думать о ней как о будущей жене.

Она была хороша абсолютно всем, разве что время от времени опаздывала, носила слишком короткую стрижку и все еще оставалась замужем.

В приемной включился пылесос. Михаил вздрогнул, обернулся, а потом снова взглянул в окно на темную остановку. Фонарь над ней не горел, и Рита была видна всего лишь как светлый штрих на темном ночном фоне.

Подошла маршрутка, она села в салон — и уехала.

Михаилу тоже было пора.

Он прошел через приемную мимо согнутой спины уборщицы, вдохнул запах разогретой пылесосом пыли и перешагнул через вьющийся по полу серый шнур. Уборщица распрямилась и что-то сказала, но он не обратил на нее внимания. Его пугала сама мысль о соприкосновении со старым и дешевым, с обслугой, мысль о возвращении в старую жизнь, где его некрасивая мать вечно пахла половой тряпкой — он до сих пор отмывался от этого запаха. Иногда чувствовал его по ночам, вскакивал, включал свет, открывал окна, лихорадочно искал источник запаха и ложился спать, когда окончательно терял его призрачный след. Он долгие годы шел наверх, но не чувствовал удовлетворения: только знал, что пропасть под ним становится все глубже и глубже.

Михаил научился воспринимать предметы, которые могли утянуть его в эту пропасть, как несуществующие. Уборщиц в том числе.

Он вышел из здания и ступил на грязный растрескавшийся асфальт, по которому ему предстояло сделать несколько шагов до черного «ниссана», стоявшего во дворе.

Михаил сел в машину. Рука коснулась кожи руля: чуть шершавой и прохладной. Можно было представить, что касаешься девушки, которая только что искупалась. Или Риты, идущей под дождем. Михаил прикрыл глаза, переживая несколько мгновений внезапно накатившего приятного возбуждения. Рука плотнее обхватила руль.

Он точно знал, что Рита замужем, но они с мужем спят в разных комнатах. Месяц назад Михаил снял себе квартиру в доме напротив.

4

Когда Рита пришла домой, в квартире царила гробовая тишина. Коридор был темен, и ни полоски света не пробивалось из-под дверей.

Это не значило, что никого нет дома, они все могли быть тут, но Рита не стала проверять. Она сразу села к компьютеру.

Из чата Риту выдернул телефонный звонок. Она вышла в прихожую и, прежде чем снять трубку, опять прислушалась к тишине квартиры.

— Да, слушаю вас, — сказала она и тут же надела на себя приветливую улыбку — звонила Инна Юрьевна: — Здравствуйте, здравствуйте!

— Здравствуйте, Маргариточка Алексеевна! Скажите, Полиночка не у вас?

— Сейчас посмотрю. Я только что с работы…

Это была ложь: часы со всей очевидностью показывали, что прошло не меньше сорока минут с тех пор, как Рита пришла домой и села за компьютер. Но перед Инной Юрьевной всегда почему-то хотелось выглядеть хорошо.

Рита собралась с духом, чуть нагнулась вперед — насколько позволяла тугая спираль телефонного провода — и крикнула в звенящую тишину, надеясь, что дочь и ее подруга окажутся дома:

— Саша, Полина у нас?

Ответ пришел не сразу, и был он приглушенный и смазанный, будто отвечало колодезное эхо:

— У нас.

— У нас, — послушно повторила Рита. — Не беспокойтесь, Инна Юрьевна, у нас.

— Ох, — вздохнула в трубке Полинина мать. — Как подолгу она у вас всегда сидит! Вы, наверное, там замучились, бедные, с Виктор Сергеичем…

— Нет, что вы, что вы. Их же не видно, не слышно. А потом, мы ведь целыми днями на работе. И это хорошо, что девочки дружат. Пусть дружат: хорошие, умные девочки…

Рита Инну Юрьевну боялась — неосознанно и беспричинно.

Инна Юрьевна Ритой брезговала. Та была мелкой и незначительной: маленького роста, с мальчишеской стрижкой и острыми локтями. По должности тоже не доросла, работала преподавателем английского на платных курсах и, кажется, не имела никаких амбиций, что было Инне Юрьевне непонятно. Одевалась как девчонка, несмотря на возраст, статус преподавателя и взрослую дочь: джинсы, легкомысленные платья. Кажется, в ее гардеробе не было ни одного строгого костюма. Говорила неряшливо, мешая приличные слова с сетевым жаргоном и прочим мусором. Инне Юрьевне были непонятны родители, которые позволяли Рите учить своих детей.

Повесив трубку, Рита еще какое-то время стояла в коридоре. Полочка с телефоном висела как раз напротив ее комнаты, а дальше был маленький тупик с тремя дверями. Правая вела к дочери, левая — к мужу, а та, что прямо, — в кладовку, где жили пылесос, гладильная доска и, между густозапыленными банками компота и упаковками чистящих средств, три мешка старых, полуистлевших воспоминаний.

Дверь в кладовку была приоткрыта. За ней клубилась живая, почти осязаемая тень. Рите стало не по себе. Она бы сказала мужу, чтобы тот починил, наконец, шпингалет, но не смела к нему постучать: они вообще уже давно не разговаривали и даже встречаться стали редко, что было странно для такой тесной квартиры. Рита пошла к кладовке сама. Открыла дверь, поправила шланг пылесоса, постояла, вглядываясь в неглубокую темноту, и подумала: хорошо здесь прятаться, если что. Здесь, среди своих, домашних, прирученных монстров.

В Сашиной комнате снова стало тихо.

Рита не стала открывать ее дверь. Она знала, что наткнется взглядом лишь на широкую фанерную спину шкафа и не посмеет войти.

Она боялась своей дочери почти с самого ее рождения.