Конрад Керз: Ночной Призрак - Гай Хейли

что никогда не скучает по теплу и духоте погибшего Нострамо, хотя часто вспоминает темноту, царившую в укромных уголках приютившей его планеты. Он был обнажен, если не считать потрепанного короткого плаща из черных перьев, но не чувствовал холода.

— Так не пойдет!

Бледные пальцы, скользкие от крови, сорвали лицо статуи. Аккуратные стежки, которыми маска из плоти крепилась к черепу, лопнули. Керзу даже не пришлось прикладывать усилий. Отброшенное в сторону лицо упало на пол и тут же начало покрываться инеем.

Когда примарх приступил к работе, человек, послуживший основой для статуи, был еще жив. Винты и гвозди надежно зафиксировали его, чтобы несчастный не смог помешать вивисекции случайным движением. Его вопли наполняли комнату жизнью, но в какой-то момент он эгоистично умер, оставив Керза в одиночестве. От изначального облика пленника не осталось практически ничего: руки стали длиннее и обзавелись дополнительными суставами, там, где когда-то были две ноги, теперь находилось четыре, туловище разошлось пополам и обзавелось вторым позвоночником, голова превратилась в массу из четырех разбитых черепов, а на смену звонкому голосу пришло молчание.

Керз отступил на шаг. Босые ноги спокойно ступали по ледяному полу. Почесав окровавленной рукой подбородок, он окинул свое творение критическим взглядом.

— Лицо никак не получается… — разочарованно протянул скульптор.

Он его прекрасно помнил. В конце концов, примархи, даже безнадежно помешанные, ничего не забывают. Но при попытке сконцентрироваться черты лица расплывались и ускользали, как кровь, стекающая сквозь решетку слива. Керз раздраженно ходил из стороны в сторону, время от времени останавливаясь и разглядывая фигуру с разных сторон.

Единственное высокое окно не позволяло звездному свету пробиться внутрь, в огромное помещение на вершине башни. Из-за разреженного воздуха и тусклого солнца поверхность Тсагуальсы была слишком слабо освещена для большинства глаз, но Керз звезды казались слишком яркими, и потому огромный витраж из бронестекла специально затемнили, чтобы избавить его от раздражающего блеска. Даже сам примарх не мог сказать, что за сюжет красовался на черном стекле. Оно и к лучшему — такие сцены, как на этом витраже, до конца жизни всплывают в памяти перед сном, и самый прочный разум дает от них трещину.

Любой, попавший в покои примарха, решил бы, что оказался в кошмарной темнице, пропахшей смертью. Неспособный видеть, он все равно почувствовал бы присутствие Керза — темного сгустка в сердце тьмы.

В этой комнате раньше были смертные, но они уже больше ничего не боялись.

Камни стен скреплял раствор, замешанный на человеческих костях, вырванных из еще живых пленников. Пол покрывала чугунная плитка с остро наточенными краями, залитая замерзшей кровью. Повсюду были разбросаны руки, ноги, туловища, головы, мозги, сердца, внутренности и экскременты двух десятков убитых смертных. Кое-где Керз свалил останки в кучи без какой-либо логики. Все это послужило материалом для его произведения. На торчащих из стен крючьях висели мертвые тела с рваными ранами там, где полагалось быть лицам.

Единственным чистым местом во всем помещении оставалось пространство вокруг железной стойки в форме крыльев летучей мыши, на которой лежала толстая книга в переплете из человеческой кожи.

— Что же делать? Что же делать?

Конрад постучал черным ногтем по подбородку, вздохнул и снова принялся за работу. В течение часа он разрывал и раздирал плоть, накладывал стежки. Иногда, чтобы добиться необходимой мягкости, окровавленное мясо приходилось разжевывать, прежде чем поместить на статую. Время от времени он разговаривал сам с собой, собирая с пола жуткие материалы, и каждый свистящий звук, коих в нострамском языке насчитывалось немало, разносился среди каменных стен и груд костей, словно шелест чешуи ядовитой змеи. Каждый раз, когда безумный примарх отрывал очередной шмат плоти от расчлененного трупа, слышался резкий треск, отдававшийся гулким эхом. Сам Керз хрипло дышал. Таким звукам и подобало наполнять покои примарха — логово хищного зверя, убежище больного льва, готового вот-вот погибнуть, но от этого еще более опасного. Смертельно опасного.

Наконец скульптор облегченно кивнул.

— Пожалуй, отец, ты у меня почти получился, — произнес он и принялся за финальные штрихи.

Ему не сразу удалось закрепить выбранное лицо на черепах, сцепленных между собой. Замерзшую плоть пришлось растягивать руками и зубами, предварительно аккуратно разогрев в ладонях. Когда Керз решил, что лицо достигло нужных размеров, он пришил его к голове статуи. Кожа натянулась, словно на барабане, не желая надеваться на новый каркас. Нити, сплетенные из человеческого волоса, напряглись, но выдержали. Примарх отступил на шаг и удовлетворенно выдохнул.

Он прошагал к дальней стене комнаты и опустился на корточки, обхватив торс руками, будто летучая мышь, завернувшаяся в собственные крылья. За годы, прошедшие после величайшего предательства в истории, во внешности Керза проявились звериные черты. Удлинившиеся пальцы постоянно сжимались и разжимались, хребет сильно выступал из спины, ребра деформировались. Если бы в помещении не царила кромешная тьма, сторонний наблюдатель заметил бы сетку сосудов, просвечивавшую сквозь бледную кожу примарха. Но в этих признаках скверны не было его вины. Его вины вообще ни в чем не было.

Чудовищная статуя молча и неподвижно смотрела перед собой незрячими глазами, а рот растянулся в скорбной улыбке. Под потоками замерзшей крови, покрывавшей трон, блестело золото.

Керз терпеливо ждал, когда созданная им фигура заговорит. Его кончина неуклонно приближалась, но, в отличие от быстро пролетевших лет его долгой жизни, эти последние часы текли медленно и безмятежно, будто речные воды, прежде чем впасть в море. Да, перед смертью время казалось неспешной и глубокой рекой, поверхность которой все так же рябила от бесчисленных вероятных событий, но теперь все они вели к одному и тому же исходу.

Скоро ему предстоит умереть. В своем дворце… этой ночью. И он всегда знал, что все случится именно так.

Керз не чувствовал волнения. Он был спокоен.

— Отец, — произнес он со зловещей ухмылкой.

Фигура на троне не двигалась. Челюсти, слепленные из множества костей, остались сжатыми. Растянутые губы не шевелились.

Примарх ждал, когда слова появятся в его разуме и наполнят грустью его истерзанную душу. Наконец, так и не дождавшись ничего от созданной им фигуры, он сам протянул:

— Конрад Керз… — Затем оскалился и, словно пес, почесал за ухом. — Мне не нравится это имя. Зачем ты так меня называешь?

Масса сшитых воедино кусков