Изменница поневоле - Галина Владимировна Романова

В голове снова зазвучали вопросы, которые ей обязательно зададут полицейские.

Какая сумма пропала? Сколько денег у вас хранилось в сейфе? Сколько-сколько? Двести тысяч долларов? Но это же грубо четырнадцать миллионов рублей. Откуда у вас такие деньги, уважаемая? Какую зарплату вы получаете, если у вас хранится такая сумма наличными? Вы же сказали, что выплачиваете кредит за квартиру. Тогда откуда? Мздоимствуете, милочка? Деньги не ваши? А чьи? Вашего кого-кого? Ах, любовника… А кто у нас любовник? Ктооо? Минуточку. А у него откуда такие деньги? Незаконные финансовые операции? Значит, мздоимствует он, не вы? Почему не берет взяток? Откуда такая уверенность в его честности, дорогая Мария Ильинична? Почему он хранил деньги у вас? Ах, от жены и детей прятал, чтобы при разводе им не досталось? Ай как гадко, Мария Ильинична, как гадко… Но все равно нам надо будет его допросить.

– Нет, – жалобно пискнула Маша и спрятала лицо в ладонях. – Нет! Этого делать нельзя! Это публичный скандал!

И позвонить ему было нельзя, это против правил. Сейчас он с семьей, и это время для нее под запретом. И потом, он может сказать, что это ее проблемы. Ее залет.

Вдруг страсть как захотелось поплакать. Она так давно не плакала. Последний раз на Женькиных похоронах. А до этого на похоронах своих родителей. Это были потери, согнувшие ее, она тогда много и горько плакала. После этого – ни-ни. После такого ни одно событие не было достойно ее слез.

И вдруг это.

На полу ее кухни труп незнакомой девушки. Из сейфа пропали деньги. Чужие деньги! О которых нельзя никому рассказывать!

Что делать? Что, что, что делать?

«Маруська, ты в полной заднице, – прозвучал в голове голос покойного друга. – Но ты ведь все равно что-нибудь придумаешь, так? Как всегда придумывала».

Деньги придется вернуть, тут же придумала Маша, вдохновленная поддержкой с того света. От трупа надо как-то избавляться. Эта особа ведь не случайно погибла. Она проникла в ее квартиру, чтобы обокрасть. Так что пусть совесть катится куда подальше.

Как она станет собирать такую сумму – вопрос на завтра. А вот что касается мертвой девушки…

Кажется, она знает, что надо делать, чтобы избавить себя от лишних вопросов, подозрений и нелепых версий с ее участием.

Маша поднялась с пола, сдавила ладонями виски, а дальше стала расчесывать густые волнистые волосы пятерней, как гребнем.

Так. Так. Так…

Мертвое тело следовало убрать из квартиры. Обернуть во что-то и вытащить. Все тщательно вымыть, благо пол на кухне кафельный, никаких следов крови не останется. Только как ее тащить по лестнице с третьего этажа?

А никак. Сил не хватит. Девушка хоть и хрупкая, но тяжелая. Значит, она ее доставит на улицу каким-то другим способом, а там уже втащит в багажник машины и вывезет куда-нибудь. Да хоть в лесополосу в километре от ее дома. С этим ясно. Только как сделать, чтобы труп очутился на улице? Как?

Маша пошла в ванную, остановилась на пороге, включила свет и уставилась на узкое окно с красивым мозаичным стеклом.

Окна в ванной комнате в проекте сталинского кирпичного дома не было. Было небольшое, пятьдесят на пятьдесят, застекленное отверстие в тридцати сантиметрах от потолка. Маша решила этим воспользоваться. Когда делала ремонт, заставила строителей расширить щель до полноценного окна, сделала мраморный широкий подоконник, нашла красивую раму и затейливое мозаичное стекло. В итоге ее окно с той стороны дома оказалось единственным. Никто так и не осмелился повторить ее опыт.

Сейчас это оказалось как нельзя кстати. Она выбросит труп из окна ванной, и никто этого не увидит. Если и услышат, значения не придадут. Время позднее, с той стороны дома в зарослях бузины постоянно кто-то шерудит – то свора бродячих собак, то заблудившиеся алкаши.

«Что ж, пора действовать», – кивнула она, соглашаясь сама с собой.

Полиэтиленовой пленки, оставшейся после ремонта, которую она предусмотрительно вымыла, высушила и сложила на антресолях, хватило с избытком. Скотч в три слоя. Потом тщательная уборка кухни. Швы между плитками продезинфицировать на годы вперед. Ни единого намека на то, что пол кухни час назад был выпачкан кровью. Туфли, руки, ногти – она выскоблила все. Втащить тело в ванную, а потом на подоконник удалось без особого труда. В узкое окно худенькое тело проскользнуло, не зацепившись. Мгновение тихо, а потом шорох потревоженного куста и глухой удар о землю.

– Господи, прости! – всхлипнула Маша, запирая окно ванной трясущимися руками. Ей все время казалось, что это не с ней происходит, она, наверное, просто сходит с ума, раз ей это все видится. Она все время шептала и шептала: – Прости меня, прости! Я не виновата, так сложилось…

Удалось сделать все, что она придумала. Она подогнала машину, отыскала труп в кустах, втащила его в багажник, проехала километр по неосвещенной дороге до лесополосы. Там все в обратном порядке: вытащила тело, разрезала упаковку острыми ножницами для рыбы. Уложила под деревом, где было много травы и не оставалось следов от кроссовок. Упаковку потом скомкала и сожгла в большой бочке под мостом в другом микрорайоне, где обычно тусовались хипстеры. На нее даже внимания никто не обратил.

Подошла какая-то тетка во всем черном, швырнула пакет в огонь, подождала, пока разгорится, постояла чуток и ушла. Машины? Нет, не было. Точно не было.

Они же не знали, что машина на мойке уже чистится изнутри и снаружи, пылесосится тщательно. И автомойщики на нее внимания не обратили. Потому что у них в эту ночь как прорвало – тачка за тачкой. И всем полную чистку подавай.

Они же не догадывались, что она намеренно искала ту автомойку, где очередь.

Утро Маша встретила без сна. Она так и не сомкнула глаз, улегшись поверх покрывала на кровать в половине четвертого.

Еще долго мылась, потом пила коньяк на кухне. Нарочно на кухне, приучая себя заново к этому пространству. Вроде ничего – не трясло, не коробило. Потом, захмелев, побрела в спальню, рухнула в кровать. И никакого сна. Все время перед глазами стояло болезненно сморщенное, удивленное лицо мертвой девушки.

Зачем они ее так? Что она им сделала? Кто она такая? При ней не было ни сумочки, ни документов, ни записки какой-нибудь в кармане джинсов, ни чека, ни автобусного билетика. Ничего, что могло бы намекать на какое-то прошлое.

Тело без истории.

– Прости меня. Прости, милая, – без конца шептала Маша и все пыталась расплакаться, надеялась, что от слез станет легче.

Слез не было. Сна не было. Страха, кстати, почти тоже. Она ненавидела себя. Вспоминала собственное хладнокровие минувших часов, и от этого тошнило. Неужели это она все проделала? Как же у нее хватило сил и выдержки? Неужели она может быть такой спокойной и гадкой? Это врожденная жестокость или инстинкт самосохранения? Или это в самом деле сумасшествие?

Господи, как же теперь жить со всем этим?