Тонкая работа - Сара Уотерс

— А вдруг он опять ее побьет? — спросила я.

Она ответила на это, что Нэнси в конце концов одумалась и навсегда ушла от Билла Сайкса, что она встретила симпатичного молодого человека из Уоппинга и тот устроил ее в лавочку торговать табаком и леденцами на палочке.

Она отвела ото лба мои длинные волосы и расправила их по подушке. Как я уже говорила, волосы у меня были тогда очень светлые (правда, когда я подросла, они потемнели до каштанового), и миссис Саксби мыла их с уксусом и расчесывала до блеска. Теперь же она пригладила их и, взяв одну прядь, поднесла к губам. И сказала:

— Если только Флора опять попытается сманить тебя на воровство — сразу говори мне, обещаешь?

Я пообещала.

— Вот и умница, — сказала она.

И ушла. Она унесла с собой свечу, но в двери оставила щелку, а занавеска на окне была из тюля, и в комнату проникал свет уличных фонарей. Так что было не очень темно, да и не сказать чтобы тихо. Этажом выше находилось несколько комнат, где время от времени собирались какие-то парни и девчонки: они смеялись и громко топали, бросали монеты, а то и вовсе плясали. В комнате рядом, за стенкой, жила сестра мистера Иббза. Она не вставала. Ей часто снились кошмары, и тогда она просыпалась и начинала пронзительно визжать. А по всему дому, уложенные в колыбельки валетом, как шпроты, лежали младенцы миссис Саксби. По ночам они в любую минуту могли поднять крик от малейшего шума. Тогда миссис Саксби обходила их с бутылкой джина и вливала каждому в ротик по капле, слышно было, как серебряная ложечка позвякивает о стекло.

Но в эту ночь комнаты наверху, похоже, были пусты, да и сестра мистера Иббза не вскрикивала, и, вероятно, оттого, что в доме было так тихо, младенцы спали спокойно. Привыкшая засыпать под шум и гвалт, теперь я никак не могла заснуть. Все представляла злющего Билла Сайкса и мертвую Нэнси, лежащую у его ног. Откуда-то из соседнего дома донеслась грубая мужицкая брань. Потом церковные часы отмерили час — и таким странным казался их перезвон, заглушаемый порывами ветра. Я вспомнила о Флоре: интересно, болит у нее щека или уже прошла? Потом подумала: а где находится этот Клеркенвелл, близко или далеко отсюда, и как скоро может добраться до нас дядька с дубинкой?

У меня всегда было богатое воображение, даже тогда. Когда на Лэнт-стрит послышались шаги, смолкшие прямо под моим окном, а вслед за этим заскулила собака, заскребла когтями, а потом дверное кольцо в мастерской стало тихонько поворачиваться, я подскочила как ужаленная, хотела закричать и непременно бы закричала, если бы собака не залаяла. Лай был знакомый, не как у того красноглазого чудища из театра: это подал голос наш пес Джек. Он был отличный сторож. Потом я услышала свист. Билл Сайкс не мог так нежно свистеть. Это свистел мистер Иббз. Он выходил за горячим мясным пудингом, чтобы поужинать с миссис Саксби.

— Все в порядке? — услышала я его голос. — Понюхай, какая подливка...

Что он сказал еще, я не расслышала и вновь улеглась. Должно быть, мне было тогда лет пять-шесть. Но я все это почему-то очень хорошо запомнила. Как лежала в постели, прислушиваясь к звукам из кухни: вот позвякивают вилки и ложки, вот брякает об стол тарелка, вот миссис Саксби вздыхает, снова и снова раскачивая скрипящее кресло да постукивая об пол ногой. И кажется, именно тогда я вдруг поняла — прежде мне это и в голову не приходило, — как устроен мир: что есть в нем злые Биллы Сайксы и добрые мистеры Иббзы, а также девушки Нэнси, которые могут оказаться с кем-то из них рядом. Как хорошо, подумалось мне, что я с теми, к кому в конце концов прибилась Нэнси. То есть на правильной стороне — там, где леденцы на палочке.

И только годы спустя, посмотрев «Оливера Твиста» еще раз, я поняла, что, конечно же, Нэнси погибла. Но к тому времени Флора уже стала заправской карманницей, цирк в Сарри был для нее тесен, она работала теперь в театрах и мюзик-холлах Вест-Энда и была в своем деле весьма проворна. Правда, меня она с собой больше не брала. Побаивалась миссис Саксби, как, впрочем, и все остальные.

В конце концов она, бедняжка, попалась на попытке украсть дамский браслет, и ее отправили на каторгу как воровку.

Все мы в той или иной степени были воры. Только не такие воры, которые крадут, а такие, которые помогают обстряпывать всякие темные делишки. Если в первый раз я тупо таращилась, когда Флора извлекала из прорези в юбке кошелек и духи, то в последующие разы я этому уже не удивлялась, так как не припомню дня, чтобы кто-нибудь не заглядывал в мастерскую мистера Иббза со свертком или кульком — за пазухой, под шляпой, в рукаве или в чулке.

— Ну как, мистер Иббз? — бывало, спрашивал посетитель прямо с порога.

— Да так, сынок, — отвечал на это мистер Иббз (он слегка гнусавил). — Ну что, какие вести?

— Да нет вестей.

— Есть для меня что-нибудь?

Посетитель подмигивал:

— Есть, мистер Иббз, с пылу с жару, вас должно заинтересовать.

Разговор всегда начинался так или примерно так. Мистер Иббз кивал, потом опускал жалюзи на двери мастерской и поворачивал ключ в замке — он был предусмотрительным и никогда не рассматривал краденое перед окном. За его прилавком была занавесь из зеленого сукна, а за нею — коридорчик, ведущий прямо в кухню. Если вор был из знакомых, мистер Иббз подводил его к столу.

— Ну давай, сынок, выкладывай, — говорил он. — Я ведь не для всякого на такое иду. Но ты старый знакомый, можно сказать, член семьи...

Ободряемый подобными словами, пришелец выкладывал свое добро на обеденный стол рядом с чашками и чайными ложками.

Случалось, что все это происходило в присутствии миссис Саксби, которая кормила младенца протертой кашицей. При виде ее вор снимал шляпу.

— Как дела, миссис Саксби?

— Ничего, дорогой.

— Как дела, Сью? А ты подросла!

Все эти люди для меня были словно волшебники — куда там, даже больше чем волшебники! Потому что из-под полы куртки или из рукава у них вдруг выпархивали изящные бумажники, шелковые носовые платки, часы или украшения, а иногда на свет божий появлялись серебряные блюда, медные подсвечники, нижние юбки — порой даже целый ворох одежды.

— Добротные вещички, — говорили они, выкладывая добычу на стол для всеобщего обозрения.

Мистер Иббз потирал руки, всем видом своим выражая нетерпение. Но потом, рассмотрев вещи повнимательней, делал вдруг печальное лицо. А оно у него было очень приятное, такое честное-пречестное, щеки гладко выбритые, усики аккуратные. И когда такое лицо омрачалось, больно было видеть, просто сердце разрывалось.

— Ветошь, — заключал он и качал головой, щупая бумагу. — Очень трудно будет сбыть.

Или:

— Опять подсвечники. Как раз на прошлой неделе мне приносили дюжину превосходных подсвечников, после одной кражи в Уайтхолле. Ничего не смог с ними сделать. Никто не хотел брать.

И так стоял, понурясь, словно знает цену, но не решается назвать, чтобы не обидеть гостя. После некоторых колебаний все-таки называл — и вор вспыхивал от негодования.