Пропавшие девочки - Лорен Оливер

По крайней мере, Арона здесь нет. Не уверена, что выдержала бы встречу с ним сегодня – после того, что случилось в прошлые выходные. Лучше бы он разозлился на меня, лучше бы он бесился и орал или пустил по школе слух, что у меня хламидии или что-то вроде этого. Тогда я могла бы его ненавидеть. Тогда во всем этом появился бы хоть какой-то смысл.

Но после нашего разрыва он был показательно, просто чудовищно вежлив, прямо как продавец в «Гэп»[2]. Как будто он очень надеялся, что я что-то куплю, но не хотел показаться назойливым.

– Я все равно считаю, что мы созданы друг для друга, – неожиданно выпалил он, когда возвращал мою толстовку (чистую и как следует сложенную, разумеется) и разные мелочи, которые я оставила в его машине: ручки, зарядное устройство от телефона и чудной снежный шарик, который я высмотрела на распродаже в «Си-Ви-Эс»[3]. В школьной столовой в тот день на обед подавали спагетти с маринарой[4], и в уголке его рта осталось немного соуса. – Может, ты еще передумаешь.

– Возможно, – ответила я тогда.

И больше всего на свете мне хотелось бы, чтоб так и было.

Дара хватает бутылку «Соузен Комфорт»[5], наливает в пластиковый стакан дюйма на три, а потом доверху наполняет его кока-колой. Я прикусываю губу, словно могу сжевать слова, которые так и рвутся наружу.

Это как минимум третий ее стакан, а у нее и так уже напряженные отношения с родителями. Ей стоило бы избегать неприятностей. Господи, ведь это из-за нее мы обе ходим на терапию.

Но вместо этого я говорю:

– Ну что, новый парень, значит? – Я стараюсь изо всех сил, чтобы это звучало непринужденно.

Дара ухмыляется одним уголком рта.

– Ты же знаешь Ариану, она преувеличивает.

Дара смешивает еще один коктейль, сует мне в руку и прислоняет свой стаканчик к моему.

– За тебя! – произносит она и одним большим глотком опустошает стакан наполовину.

Напиток подозрительно пахнет сиропом от кашля. Я ставлю свой стакан возле тарелки с остывшими сосисками в тесте. Они похожи на сморщенные пальцы, обернутые марлей.

– Значит, нет никакого тайного бойфренда?

Дара пожимает плечами.

– Ну что я могу сказать?

Этим вечером она накрасила глаза золотистыми тенями, которые теперь пылью осыпались на ее щеки. Она выглядит так, будто по дороге сюда заглянула в какую-то сказочную страну.

– Просто я неотразима.

– А что с Паркером? – спрашиваю я. – Снова неприятности в раю?

Улыбка мгновенно исчезает с лица Дары, и я начинаю жалеть о том, что задала этот вопрос.

– А что? – произносит она. Ее взгляд становится жестким и непроницаемым. – Хочешь произнести свое коронное «я же тебе говорила»?

– Забудь. – Я отворачиваюсь, внезапно чувствуя себя обессилившей и измотанной. – Спокойной ночи, Дара.

– Подожди, – она хватает меня за запястье.

В одну секунду напряженности между нами как не бывало, и она снова улыбается.

– Останься, ладно? Останься, Нинпин, – повторяет она, видя мои колебания.

Когда Дара становится такой милой и умоляющей, совсем как прежде, когда моя сестренка забиралась ко мне на грудь и смотрела на меня широко распахнутыми глазами, требуя проснуться, ей просто невозможно отказать… Почти.

– Мне вставать в семь, – отвечаю, пока она плетется за мной к дверям, за которыми шумит и хлюпает дождь. – Я пообещала маме помочь навести порядок к приходу тети Джекки.

Первый месяц после того как папа объявил, что уходит, мама вела себя как будто абсолютно ничего не произошло. Но в последнее время она часто стала что-то забывать: включить посудомоечную машину, поставить будильник, погладить свои рабочие блузки, пропылесосить. Кажется, вместе с каждым предметом, который папа уносит из нашего дома, – будь то его любимое кресло, шахматы, которые он унаследовал от своего отца, или клюшки для гольфа, которыми никогда не пользовался, – он забирает с собой и частичку ее рассудка.

– Зачем? – Дара закатывает глаза. – Она же все равно принесет с собой эти свои очищающие кристаллы. Пожалуйста, – добавляет она. Ей приходится повысить голос, чтобы перекричать музыку: кто-то только что сделал погромче, и теперь кажется, даже пол вибрирует в такт. – Ты же всегда сидишь дома.

– Неправда, – отрицаю я. – Это просто тебя там никогда нет.

Мои слова звучат жестче, чем я хотела бы. Но Дара только смеется в ответ.

– Давай не будем ругаться сегодня, ладно? – говорит она и прижимается ко мне, чтобы поцеловать в щеку. Ее губы липкие, словно от конфет. – Давай просто радоваться.

Какие-то парни, видимо, десятиклассники, собравшиеся в кучку в одном из углов полутемного амбара, начинают хлопать нам и свистеть.

– Круто, – кричит один из них, поднимая банку с пивом. – Лесбийские игры!

– Заткнись, придурок! – кричит ему в ответ Дара и смеется. – Это моя сестра.

– Вот теперь мне точно пора, – говорю я.

Но Дара не слушает. Ее лицо пылает, а глаза блестят от алкоголя.

– Это – моя сестра, – снова объявляет она, обращаясь ко всем сразу и одновременно ни к кому, ведь Дара – из тех людей, за которыми другие всегда наблюдают, повторяют, следуют. – И моя лучшая подруга.

Еще больше свиста и хлопков.

– Начинайте уже! – орет другой парень.

Дара обнимает меня за плечи, прислоняется к моему уху и шепчет. В ее дыхании ощущается какой-то приятный запах, смешанный с алкоголем.

– Лучшие подруги до конца жизни, – шепчет она, и я уже не могу понять, обнимает она меня или висит на мне. – Правда, Ник? И ничто – ничто – этого не изменит.